— Если ты не намерен умирать, тогда ешь, — сказал Агриппа. — Давай, Цезарь, ешь! Ты не крепкая, жилистая старая птица, как твой тезка, и в желудке у тебя вообще ничего пока нет. Ешь!
— Не называй его Цезарем! — тонким голосом воскликнул Плавтий. — Будучи усыновленным, он становится Гаем Октавианом, но не Цезарем, нет.
— А я буду называть его Цезарем, — упрямо ответил Агриппа.
— А я никогда, никогда не забуду, что первым человеком, который назвал меня Цезарем, был Марк Агриппа, — сказал наследник, ласково глядя на друга. — Ты будешь мне верным, да? До конца?
Агриппа принял протянутую ему руку.
— Буду, о Цезарь.
— Тогда ты возвысишься вместе со мной. Я клянусь тебе в этом. Ты станешь могущественным и знаменитым. Сможешь выбирать среди всех дщерей Рима.
— Вы еще очень молоды, чтобы понимать, на что вы идете! — в отчаянии ломая руки, проговорил Плавтий.
— Не так уж и молоды, — сказал Агриппа. — Я думаю, Цезарь знал, чего хочет. Он сделал свой выбор не зря.
Поскольку Агриппа был прав, Октавиан[3] принялся есть, стараясь не думать об удивительной перемене в своем положении. В данный момент его должна беспокоить лишь астма. Цезарь помог ему, сведя его с Хапд-эфане, а тот обрисовал эту хворь во всей ее неприглядности. Раньше ни один врач не откровенничал с ним. Теперь, чтобы выжить, ему придется следовать всем наставлениям Хапд-эфане. Исключить из рациона мед и клубнику, сдерживать свои эмоции, направляя их в позитивное русло. Пыль, цветочная пыльца, соломенная труха, шерсть животных, сильные запахи всегда будут провоцировать приступы. С этим ничего не поделаешь. Единственный выход — стараться избегать всего этого, что, собственно говоря, возможно далеко не всегда. И хорошим моряком он никогда не станет — из-за морской болезни. Он должен избавиться и от страха, что тоже непросто, ведь мать не переставая внедряла в него этот страх. «Наследник Цезаря не должен знать страха, ибо сам Цезарь не ведал его. Как я могу наследовать имя Цезаря и его безмерное dignitas, если буду стоять на публике с синим лицом, посвистывая, как меха в кузне? Но я преодолею свои страхи и свой недуг, ибо я должен. Хапд-эфане сказал, что надо делать зарядку. Плюс правильное питание и спокойствие. Но как наследнику Цезаря успокоить себя?»
Очень уставший, он лег спать сразу после поздней трапезы и спал крепко, без сновидений, а проснулся за два часа до рассвета, весьма довольный, что просторный дом Плавтия позволил ему и Агриппе поселиться отдельно. Чувствовал он себя лучше, дышал легко. Уловив звук, похожий на барабанную дробь, подошел к окну. Лил проливной дождь. Взглянув на небо, Октавиан увидел рваные тучи, гонимые по небу сильным стремительным ветром. Сегодня на улицах никого не будет, и еще долго не распогодится. Сегодня на улицах никого не будет, никогошеньки, никого…
Эта праздная мысль бесцельно плавала в его голове, пока не столкнулась с другой, гораздо более важной и почему-то не принятой во внимание. Судя по осведомленности Плавтия, все жители Брундизия уже знают, что он наследник Цезаря, и вся Италия наверняка тоже. Известие о смерти Цезаря разлетелось повсюду, как искры пожара, разумеется, вместе с новостью, что наследником Цезаря стал его восемнадцатилетний племянник. Это значит, что, куда бы он с этой поры ни пошел, все обязаны подчиняться ему, особенно когда он скажет, кто теперь Гай Юлий Цезарь. Но он ведь теперь и впрямь Гай Юлий Цезарь! Больше он никогда не назовет себя прежним именем, никогда. Разве что будет прибавлять к новому имени «сын». Что же касается Октавиана, вот лучший способ отличать друзей от врагов. Любой назвавший его Октавианом как бы распишется в том, что отказывается признать его новый статус.
Он стоял у окна, глядя, как струи дождя гнутся от ветра, словно толстые прутья. Его лицо мало что выражало, даже глаза. Но внутри выпуклого черепа, столь же большого, как у Цезаря и у Цицерона, работал мозг, и мысли в нем отнюдь не были хаотичными. Марку Антонию очень нужны деньги, но от Цезаря он ничего не получит. Содержимое казны, наверное, в безопасности, однако в сейфах Гая Оппия, главного банкира Брундизия и одного из самых верных сторонников Цезаря, лежит огромная сумма денег на войну с парфянами. Вероятно, около тридцати тысяч талантов серебра, судя по тому, что сказал Цезарь. Надо взять их с собой и не отсылать обратно в сенат, иначе с него потом ничего не получишь. Тридцать тысяч талантов — это семьсот пятьдесят миллионов сестерциев.
«Сколько талантов можно загрузить в одну из огромных повозок, которые я видел в Испании, если запрячь в нее десять волов? Здешние повозки тоже должны принадлежать Цезарю, лучшие и отменным образом оснащенные, от колесной мази до прочных, обитых галльским железом колес. Сколько поместится в такую повозку? Триста, четыреста, пятьсот талантов? Такие вещи Цезарь знал, а я не знаю. И с какой скоростью движется повозка, нагруженная до отказа?
Сначала я должен взять из хранилища деньги. Как? Без смущения. Войти и потребовать. В конце концов, я Гай Юлий Цезарь! Я сделаю это. Но даже если предположить, что мне удастся взять деньги, где их спрятать? Ну, это легко. В моих собственных поместьях в Сульмоне, владениях моего деда, отошедших к нему как трофейные после Италийской войны. Пользы от них только в лесоматериалах, отправляемых через Анкону на экспорт. Прикроем серебро слоем досок. Я сделаю это. Я должен!»
С лампой в руке он пошел в комнату Агриппы и разбудил его. Подобно всем воинам, Агриппа спал как убитый, но даже шепот мог его разбудить.
— Вставай, ты мне нужен.
Агриппа натянул тунику, пробежал гребнем по волосам, наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, и состроил гримасу при звуке дождя.
— Сколько талантов может выдержать большая армейская повозка и сколько волов нужно, чтобы везти ее? — спросил Октавиан.
— Повозка Цезаря? Сто талантов, десять волов. Но многое зависит от того, как распределить груз. Чем он мельче и однороднее, тем больше грузить можно. Дороги и земля тоже имеют значение. Если бы я знал, что ты задумал, Цезарь, я мог бы сказать точнее.
— В Брундизии есть повозки и волы?
— Должны быть. Багаж все прибывает.
— Конечно! — Октавиан хлопнул себя по бедрам, досадуя на свою глупость. — Цезарь лично переправлял деньги из Рима, и транспорт его еще здесь, поскольку он лично переправлял бы их и дальше. Поэтому и волы, и повозки должны найтись. Отыщи их, Агриппа.
— Я могу спросить, сколько и зачем?
— Я забираю военные деньги Цезаря, прежде чем Антоний наложит на них лапу. Это деньги Рима, а он их присвоит и пустит на уплату долгов, чтобы делать другие. Когда найдешь повозки с волами, приведи их в Брундизий и отпусти возниц. Мы потом наймем новых. Поставь первую повозку у дома Оппия, рядом с банком. Я организую погрузку. Говори всем, что ты — квестор Цезаря.
Агриппа ушел, надев круглый плащ от дождя. Октавиан пошел завтракать с Авлом Плавтием.
— Марк Агриппа ушел, — сообщил он, напустив на себя больной вид.
— В такую погоду? — удивился Плавтий и фыркнул. — Не сомневаюсь, ищет бордель. Я надеюсь, ты будешь разумней.
— Словно астмы мне недостаточно, Авл Плавтий, у меня еще жутко разболелась голова. Я должен полежать в абсолютной тишине, если можно. Прошу прощения, что в такой ужасный день не смогу составить тебе компанию.
— Ничего, я устроюсь в кабинете и что-нибудь почитаю. Я и жену-то с детьми отправил в поместья, чтобы иметь возможность всласть почитать. Если так дальше пойдет, мне по начитанности уступит даже сам Луций Пизон. Да ты, я смотрю, ничего не ешь! — воскликнул Плавтий. — Ну ладно, ступай, Октавий.
Молодой человек шагнул в дождь. Жилые комнаты дома Плавтия окнами выходили в тупик, куда не доносился шум главных улиц. Если Плавтий погрузится в книгу, он ничего не услышит. «Фортуна мне помогает, — подумал Октавиан. — Погода самая подходящая, и, выходит, удача любит меня, она пребудет со мной и дальше. Брундизий привычен к длинным обозам и переброске армий».
Две когорты солдат стояли лагерем в поле, за городской чертой. Их составляли ветераны, еще не зачисленные в регулярные легионы. Те, что припозднились с повторной записью в армию или пришли издалека, не успев своевременно прибыть в Капую. Военный трибун, отвечающий за них, ушел, предоставив солдат себе, а в такую погоду, как эта, оставалось только играть в кости, в бабки, в разного рода настольные игры или просто болтать. С тех пор как десятый и двенадцатый взбунтовались, вино из армейского меню было исключено. Но эти люди в основе принадлежали к старому тринадцатому легиону и вернулись на службу только потому, что любили Цезаря и очень хотели принять участие в долгосрочной кампании против парфян. Его ужасная смерть явилась для них сильным ударом, они не знали, что теперь с ними будет.
