вроде Славки. Он о вас рассказывал как о своем приятеле.
— Это верно, мы с ним приятели.
Соня протанцевала с Татаренко весь вечер. Никогда еще в жизни ей не было так весело. Осмелев, они стали танцевать все танцы, и, кажется, у них выходило не хуже, чем у других. Соня забыла обо всем и никого уже не замечала. Только раза два поймала на себе взгляд Лунина. Лунин поглядывал на нее как-то грустно, и это отчего-то на мгновение смущало ее. Но, кружась и прыгая, она сразу же забывала и о нем, и о своем смущении.
Опомнилась она лишь тогда, когда Илюшу Татаренко окликнул кто-то из товарищей и он впервые за вечер отошел от нее. Оказалось, что Слава уже давно отправился спать. Соня спохватилась — ей пора домой! У нее нет ночного пропуска, и скоро перестанут ходить трамваи. Она кинулась в прихожую разыскивать свое пальто.
В прихожей она столкнулась с Луниным.
— Вас надо проводить и посадить в трамвай, — сказал он. — Я сейчас надену шинель…
— Что вы, что вы, Константин Игнатьич! Я сама дойду, сама…
В прихожую вбежал Татаренко. Он остановился, глядя на Соню и Лунина.
Лунин, уже снявший свою шинель с вешалки, взглянул на него, улыбнулся и повесил шинель обратно на крюк.
— Проводите ее, Илья, — сказал он.
— Товарищ гвардии майор!..
Но Лунин уже ушел.
Татаренко шинели своей искать не стал и даже шапки не надел. Соня ужаснулась:
— Вы замерзнете! Страшный мороз!
Но он уверял, что ему не бывает холодно и что никакого мороза нет. Действительно, на дворе несколько потеплело, пошел снежок. Где-то за тучами плыла луна, и при ее рассеянном свете были заметны снежинки, застрявшие в черных кудрях Татаренко. До самой трамвайной остановки они бежали и смеялись. Но когда Соня вошла в вагон и остановилась на площадке, озаренная голубым светом электрической лампочки, он умолк и загрустил.
Вагон дернулся.
— До свидания, — сказал Татаренко.
— До свидания, — сказала Соня и замахала ему рукой в варежке.
Он исчез сзади во мраке. Она осталась на площадке: ей приятен был ветер, и никого не хотелось видеть. Вагон, гремя, шел все быстрей и быстрей. И вдруг Соня услышала чьи-то звонкие, быстрые, сильные шаги: кто-то бежал за вагоном. Да ведь это он! Ухватясь рукой за медный поручень, Татаренко на всем ходу вскочил на подножку.
— Так можно убиться! — воскликнула она.
— Я хотел еще раз сказать «до свидания».
Ночные улицы были пустынны, и трамвай летел со всей скоростью, на какую был способен.
— Не смейте прыгать! — крикнула она. — Здесь очень скользко. Доедемте до остановки!
Но он уже спрыгнул и пропал.
Соня достигла больших успехов в автогенной сварке. Неожиданно для нее самой оказалось, что она владеет профессией, притом профессией весьма уважаемой, в которой к тому же большая нужда. Благодаря этой профессии никто уже не относился к ней как к ребенку. В районе ее знали и считали опытной, старой сварщицей. Пожилые мужчины и женщины советовались с ней как со специалистом, как с мастером.
Комсомольская бригада, в которой она начала работать, уже не существовала. Несмотря на то, что в кольце блокады была пробита лишь узкая брешь и враг по-прежнему стоял у самой городской черты, несмотря на все усиливавшиеся артиллерийские обстрелы, в городе с каждым днем оживали все новые промышленные предприятия. Вдоль южного берега Ладожского озера, в нескольких километрах от передовой, проложили железную дорогу, и по ней двинулись в город составы с продовольствием и топливом. Сквозь эту же пробитую зимою узкую брешь по заново проведенной линии высоковольтной передачи в город пришел волховский ток. Враг был еще в нескольких километрах от центра города, а город уже жил размеренной трудовой жизнью, дымили трубы, гремели станки. И девушки из комсомольской бригады ушли в мастерские, на заводы, на фабрики.
Но райсовет не отпустил Соню ни на завод, ни на фабрику. В районе надо было восстанавливать водопровод, канализацию, отопительные системы, укреплять железные балки перекрытий, и всюду нужна была сварка. Вместе с группой слесарей, водопроводчиков, кровельщиков Соня работала по заданиям райсовета. Все эти слесари, водопроводчики, кровельщики были девушки чуть постарше Сони и мальчики чуть помоложе ее. И среди них Соня пользовалась особым почетом, потому что сварщик — это человек, имеющий дело со сложной аппаратурой, не то что просто водопроводчик или кровельщик.
Работать им приходилось очень много — от зари до зари, без выходных дней. Но они трудились с увлечением и жаром молодости. Труд радовал их, потому что польза, которую они приносили, была несомненна и наглядна. Они ликовали, когда в результате нескольких недель их упорного труда, поисков, сомнений, размышлений, надежд в целом блоке громадных опустелых зданий вода начинала подниматься по трубам. Какое счастье мертвое делать живым, разрушенное заставлять снова служить людям!
Чем дольше занималась Соня сваркой, тем больше она ею увлекалась. Вначале ей нравилась просто необычность работы: очки, огненные брызги, таинственный голубоватый свет. Но, работая, она мало-помалу знакомилась с металлом, и оказалось, что металл куда занимательнее и огненных брызг, и голубоватого света. Ничего она прежде не знала о металле, не догадывалась, как он разнообразен и многосложен. Неподатливый, твердый, тяжелый, он и мягок, и гибок, и послушен, если знать его тайны. Тайн его Соня не знала; у нее было только несколько элементарных практических навыков. А ведь существует огромная область человеческой деятельности — металлургия. Вот что следует изучать. Нужно посвятить металлам всю свою жизнь, как дедушка посвятил всю свою жизнь рекам и озерам.
— Тебе пока ничего не надо решать, — сказала Антонина Трофимовна. — Тебе надо сначала школу кончить. Верно, прошлый год было не до школы. Но то время прошло, теперь даже твой Славка учится.
— Да ведь я на работе, Антонина Трофимовна, Разве можно сейчас работу бросить?..
— Надо подумать, — сказала Антонина Трофимовна. — Что-нибудь выдумаем. Я поговорю…
Антонина Трофимовна продолжала работать в райкоме партии, и отношения между нею и Соней оставались такие же, как были в бригаде. Соня при всякой возможности забегала к ней в кабинет поговорить. Иногда она встречалась там со своими подругами по бригаде, которые, подобно ей самой, никак не могли отвыкнуть решительно все выкладывать Антонине Трофимовне.
Прошло несколько дней, и Антонина Трофимовна сказала Соде:
— Ну вот. Сама заниматься сможешь?
И, не дожидаясь ответа, продолжала:
— Дети не умеют сами заниматься. Это только взрослые умеют, и то далеко не все. Большая воля нужна. Будешь работать и учиться. Можешь подготовиться сама? Сдать за десятый класс?
— А как же время?
— Время
