— Носилки устроим, — заявили разбойники. — Кони-то за рекой у нас. Через болото на носилках перенесем, через реку — на лодке, а там на конные носилки уложим… Увезем вас, болезные…
…В ту самую минуту, когда Марта и ее караван въехали в Шато-д’Ор, Клаус и Андреа уже третий час как мирно почивали в комнате Андреа. К их чести следует заметить, что они не нарушили целомудрия и провели ночь на разных кроватях…
ЕЩЕ ОДНА ПОБЕДА УЛЬРИХА ДЕ ШАТО-Д’ОРА
Ульрих де Шато-д’Ор возвращался из Визенфурта. Когда на лугах под Мариендорфом и на просеке близ Шато-д’Ора были разбиты войска герцога и маркграфа, рыцари союзных войск погнали остатки вражеской силы по дороге от Шато-д’Ора до самого Лугового брода. К ночи все было кончено. Визенфурт не открыл своих ворот бегущим воинам герцога, и им пришлось под градом стрел и камней уходить на свой берег. Множество их утонуло в реке… На том берегу герцогские вояки не задерживались: победители преследовали их и на чужой территории. Правда, ночью Ульрих еще не чувствовал себя в полной безопасности, так как по лесам рассеялись мелкие отряды врага. Поэтому на дорогах пришлось выставлять сильные посты, а в лесах остатки вражеского войска добивали разбойнички Вальдбурга…
…Солнце уже было в зените, когда Ульрих с эскортом воинов проехал поле битвы под Мариендорфом. Откровенно говоря, Ульрих был несколько озадачен… Преследуя врага, он, разумеется, не разглядывал трупы, а вот теперь, когда он подъезжал к полю, его почему-то стали раздражать тела убитых, валявшиеся у дороги. Дух тления был отвратителен. Тем более что стояла жара. «Чумы нам только не хватало! — подумал Ульрих. — Нарубили на свою голову!» У въезда на поле битвы трупы лежали так густо, что коням иной раз некуда было поставить копыто.
— Ну и вонища! — сказал кто-то из латников.
Похоронными работами на поле занимались согнанные с окрестных деревень мужики с заступами. Поближе к лесу рыли могилу для простого люда, куда валили кучей тела латников, пращников, копейщиков, лучников — всех без разбора, и своих, и чужих. Рыцарей хоронили отдельно. Кое за кем уже подошли подводы, и вопли и стенания плачущих оглашали поле. Это место Ульрих с удовольствием проехал бы, заткнув уши, но на нем был шлем, и вопли гулко отдавались в его голове… «Господи, — подумал он, — отчего же мне так тошно? Ведь все вышло так, как я хотел… Вчера я отомстил всем. Правда, маркграф предпочел добровольную гибель. Он знал, что, попади он в плен, я заставил бы его сразиться со мной… Ну не плакать же мне из-за этого? Уже на сто миль в округе известно, как я побил вдвое сильнейшего врага… Я государь в своем графстве. Теперь я еду по своей земле. Это мои мужики. Это мое поле, мой лес, моя деревня. Рядом со мной едет мой сын. Он жив и здоров. Сегодня же я объявлю его своим наследником. Чуть дальше во главе отряда едет… черт его знает, как сказать… но все-таки дочь… Так почему же я чувствую себя как побитая собака?»
В подобных раздумьях Ульрих подъехал к тому месту, где начиналась битва. Тут все еще стояли сколоченные из бревен щиты, за которыми укрылись от конницы его лучники. Бревна, которые его воины набросали под ноги вражеским коням, уже убрали, как и тела людей и лошадей. Видимо, мужики начинали здесь работы еще с вечера, сразу после боя…
Как это пришло ему в голову?.. Ведь еще вечером, накануне битвы, он был убежден, что завтрашний день оставляет ему лишь одну возможность — красиво умереть на поле битвы… И вдруг, как-то невзначай, его осенило: глядя на строившуюся у своего шатра охрану, он вдруг подумал, что стоящие в ряд копейщики чем-то напоминают частокол… «А если и впрямь соорудить частокол?» — задумался Ульрих — и отдал приказ… Ульрих сообразил, что барьер перед врагом должен вырасти внезапно, неожиданно, когда враг уже будет считать, что дело сделано. Щиты были выложены вдоль дороги. Когда колонна Курбе-младшего начала атаку, против нее на дороге стояли в два ряда копейщики, которым была поставлена задача быстро разбежаться, едва колонна перейдет речку. Туча пыли, поднятая тремя колоннами младшего виконта, не давала позади идущим видеть, что происходит впереди. Когда «клин», который должен был с разгона врубиться в плотную массу войска, вдруг ударил в пустоту, то только головные всадники разобрались, в чем дело: они скакали вдоль дороги до самого конца луга. А там впереди, поперек дороги, были установлены двадцать пять щитов. Восемьсот лучников разом, с обеих сторон, подняли еще около двухсот щитов. Все три конные колонны влетели в этот деревянный загон и смяли друг друга… С трех сторон в них влетели сотни стрел, а они бестолково долбили щиты копьями и рубили мечами, тупя и ломая мечи о крепкое дерево и накрепко, так что уж и выдернуть было нельзя, вбивая в него наконечники копий. Когда же рыцари стали разворачивать коней, воины Шато-д’Ора вытянули за веревки два огромных длинных бревна, и все, кто отступал, на полном скаку налетали на эти бревна, распарывая брюха коням об острые сучья. Рыцарям, как мы помним, пришлось скакать вдоль фронта копейщиков Шато-д’Ора, но и там выстроилась линия щитов… Остальное мы уже помним…
…В Шато-д’Ор Ульрих прибыл точно к обеду. Встречать его высыпала толпа народа: дворовые, слуги, мужики, воины… Все они орали, подбрасывали в воздух шапки, потрясали копьями. Когда ему удалось слезть с коня, ликующие рыцари из числа вассалов подхватили графа на руки и потащили на руках к донжону…
Ульриха внесли в донжон на руках, пронесли по лестнице и через весь главный зал, где специально для него вынесли старинное отцовское кресло — кресло графов Шато-д’Оров. Ульриха усадили в кресло, налили огромную чашу вина… Сидя в кресле, он сказал следующее:
— Мессиры и благородные дамы! Вступая после долгий странствий в дом отца своего как наследник его по родству, закону и обычаю, устанавливаю отныне порядок за столом, дабы в дальнейшем избежать ссор и неурядиц. По правую руку мою отныне и вплоть до моей кончины надлежит сидеть моему законному сыну и наследнику, графу Франсуа де Шато-д’Ору, как отныне всем надлежит именовать моего бывшего оруженосца Франческо!
— Виват! — вскричали мессиры.
— По левую руку надлежит быть вдове моего покойного брата Гаспара, госпоже Клеменции де Шато-д’Ор…
Клеменция и Франческо-Франсуа заняли места рядом с Ульрихом. Граф огляделся и, не увидев Альберта и Альбертины, нахмурился. Но тут по залу прокатился громкий шепот, потом гул — и толпа расступилась. Две совершенно одинаковые молодые женщины, обе в голубых шелковых платьях с узорной парчовой полосой от шеи до подола, шелестевшего по каменному полу, в розовых, ниспадающих на плечи и скрывающих шею и лоб платках, стянутых на лбу серебряными обручами, подошли к столу. Одна из них была, несомненно, Альбертина, но вторая — ее точная копия — была не известна никому.
