— Альберт, дружище! — вскричал Иоганн фон Вальдбург, подбегая к девушкам и переводя взгляд с одной на другую. — А кто же из вас моя невеста?
— Я! — решительно сказала одна из девушек. Вальдбург посмотрел на другую девушку и сказал, обращаясь к собравшимся:
— Мессиры! Воистину, тело человека, даже будучи заколдовано и превращено в другое естество, есть хранитель души, которая дана от Бога. Этот… эта прекрасная девица, зловредным колдовством превращенная в таковую из храброго юноши, сохранила в себе мужскую душу и вчера, на поле брани, сражалась так, как если бы сохранила мужское естество!
— Господи, — прошептала несчастная Альбертина; ее румяные щеки стали еще румяней.
Альберта, давясь от распиравшего ее смеха, вдруг резко перебила Вальдбурга:
— Мессир, быть может, мы сперва позволим главе дома продолжить речь? По-моему, неучтиво перебивать его!
— О да, конечно! — воскликнул Вальдбург. — Прошу меня простить и умолкаю…
Ульрих снисходительно усмехнулся и продолжал:
— По правую руку от моего сына надлежит сидеть… А впрочем… Не буду-ка я торопиться! В ближайшее время, как я предполагаю, мне придется кое-что изменить…
— Мессир! — послышался голос Агнес фон Майендорф. — А как же я?
— Что «я»? — Ульрих удивленно поднял брови.
— Мессир Ульрих! — Взволнованная баронесса вцепилась в спинку стула так, что пальцы ее побелели. — Как же мне теперь быть? Ведь не могу же я выйти замуж за женщину? А вдруг у меня от нее ребенок будет?
Зал разразился хохотом. Покраснела Агнес, покраснела Альбертина, на которую все теперь глазели как на чудо заморское; покраснел и Франсуа де Шато-д’Ор, испытывавший угрызения совести. Он вскочил с кресла, обежал вокруг стола, рухнул на колени и сказал — впрочем, соврал во спасение:
— Баронесса! Во имя воинской славы и чести моего доброго кузена, который теперь стал моей дражайшей кузиной, я беру ее грех на себя! Позвольте предложить вам руку и сердце!
— Но кто же будет отцом моего ребенка? — всхлипнула Агнес. — Неужели мне будут говорить: «Вот жена Альберты де Шато-д’Ор!»
— А я тоже выйду замуж, — пробормотала себе под нос Альберта, однако Агнес ее услышала.
— Альберт, как ты можешь так шутить? — всплеснула она руками. — Неужели ты не можешь понять, что мы расстаемся навеки?!
— Сударыня! — решительно заявила Альберта из-за спины фон Вальдбурга. — Может быть, вы останетесь старой девой из-за того, что мой дорогой братец стал моей дражайшей сестрицей? Точнее, не старой девой, а старой девкой!
— Альбертина, — укоризненно взглянул Вальдбург, — тебе следовало быть поскромнее…
— Спокойнее, спокойнее, дочь моя! — сказал Ульрих и, обращаясь к баронессе, проговорил:
— Сударыня, по-видимому, мой сын поступает благородно. Ваше грехопадение, без сомнения… серьезный проступок, но со смертью епископа, которого поспешили казнить, мы лишились возможности расколдовать вашего бывшего жениха… Поверьте мне, человеку немолодому: жениху вашему сейчас тоже несладко. Тем не менее он, вероятно, со временем смирится со своей участью и, быть может, станет достойной матерью семейства. Итак, я от имени своего сына еще раз прошу не отказывать ему…
— Прощай! Прощай, милый Альберт! — вскричала Агнес и, закатив глаза, протянула руки к испуганно хлопающей глазами Альбертине.
— Боже, какая дура! — шепнула Альберта на ухо Вальдбургу.
Вальдбург, напротив, растрогался; он прошептал:
— Черт побери! А ведь на меня тоже плескали водой… Подумать только, ведь и я мог оказаться на его месте!
— Да? — Альберта с трудом удержалась от смеха. — Интересно, какой осел женился бы на тебе при твоем росте!
— Да уж, лучше и не думать! — принимая все это всерьез, сокрушенно покачал головой Вальдбург.
Между тем рыдающая Агнес обняла уже даже не пунцовую, а красную как рак Альбертину и принялась целовать ее, порывисто и страстно, так что бедняжка едва не грохнулась в обморок. Альбертина с рыданиями убежала наверх…
— Теодор! — приказала Клеменция пажу. — Бегом за ней, Сюзанна тоже!
Паж и девушка, которую он два дня назад изнасиловал, побежали за молодой госпожой.
— Боже мой! — вскричала Агнес. — Он убьет себя! Пустите меня к нему!
— Довольно причитать! — повысила голос Клеменция. — Довольно! Не вернешь его… он будет женщиной до самой смерти, понятно? А ребенку, если ты его действительно зачала, нужен отец. Отвечай мессиру Франсуа! Ну, живо!
— Я… я согласна, — пролепетала Агнес, съежившись под тяжелым взглядом своей тетушки.
Призвали отца Игнация, и он с ходу обручил Франческо с Агнес.
Кое-как все утряслось; начался пир. Ульрих пил мало, поглядывал на Клеменцию. Та же смотрела то в потолок, то куда-то в сторону. Альбертина вернулась за стол и уселась рядом с Марко, который сидел, подперев голову руками, и грустно глядел на Рене и Марту, оживленно беседовавших в дальнем конце стола. Рене облачился в одежды латника Шато-д’Ора, а на Марте было новое платье, пожалованное ей самой Клеменцией.
— Дядя Марко, отчего вам грустно? — спросила Альбертина.
— Да так, сынок, — вздохнул мессир фон Оксенфурт, — тоскливо! Видать, все нынче переженятся, а нам с тобой вековать…
— Дядя Марко, а вы возьмите меня замуж, а? — заискивающим тоном попросила Альбертина. — Я ведь все могу делать… Все-все… Я даже стирать и варить умею…
— Куда там! — отмахнулся Марко, растроганно смахивая слезу. — Голубка ты моя! Да ведь я постарше вашего батюшки буду покойного, у меня уж и дочка постарше тебя… Вот как, вишь, вышло-то! Только нашел, опять потерял! Увезет ведь заречник ее, увезет! А тебе мы паренька подберем… Вон сколько за столом, выбирай любого… Я ему так скажу, что не откажется…
— Жалко мне вас, дяденька, — шмыгнула носом Альбертина. — Я вам помочь хочу… Помните, как вы в Шато-д’Ор приехали и как напились? Все тогда смеялись, а мне вас жалко было…
В дальнем углу зала, в темной нише, стояла долговязая Сюзанна и всхлипывала, а паж Теодор, едва достававший ей до грудей, упрямо тянул ее за руку на темную лестницу.
— Ох, господин паж, — говорила она, — ну что вы, ей-богу! Отпустите меня, ради Христа отпустите! Боюсь я, грех ведь вам и мне…
— Пошли! — шипел Теодор. — Пошли… Пойдем баловаться…
— Да это вам баловство… А мне каково? — снова всхлипнула девушка.
— Идем-идем! — шлепая девушку по заду, сказал паж. — Пока госпожа Клеменция пирует, можно поваляться на ее постельке…
— Да ведь нас высекут, господин паж, высекут, ей-богу!
