— Или заставят установить связи с другими частями мозга! Понимаю. Ну, начинайте!
— А я уже начал две минуты назад.
Генерал посмотрел на Батчера.
— Но я ничего не вижу.
— И еще минуту ничего не увидите, — доктор манипулировал какими-то рычагами и переключателями. — Система парадоксов, которую я вбиваю ему в мозг, сначала должна прорваться через внешнюю оболочку его коры.
Внезапно рот Батчера открылся, обнажив зубы.
— Начинается, — сказал доктор.
— А что происходит с мисс Вонг?
Лицо Ридры тоже было искажено.
— Я надеялся, что этого не случится, — вздохнул доктор Т'мварба. — Но... Они в телепатическом контакте.
Стул Батчера затрещал. Ремень, крепивший его голову к спинке, ослаб, и великан ударился затылком о металл.
Ридра закричала от боли. Ее испуганные глаза открылись и уставились на доктора.
— О, Моки, как больно!
Один из ремней, удерживавших руки Батчера, лопнул со звоном. Взлетел огромный кулак.
Доктор Т'мварба поспешно нажал какую-то кнопку. Белый свет сменился желтым, Батчер расслабился.
— Он лишился... — начал было генерал, но остановился — Батчер тяжело дышал.
— Выпусти меня отсюда, Моки, — донесся голос Ридры.
Доктор Т'мварба нажал другую кнопку, и ремни, стягивающие ее тело с треском раскрылись. Ридра вскочила и побежала к Батчеру.
— Его тоже?
Она кивнула.
Доктор снова нажал кнопку и Батчер упал на руки Ридры. Под его тяжестью она опустилась на пол и начала делать ему массаж.
Генерал Форестер держал их под прицелом своего вибропистолета.
— Итак, кто же он и откуда?
Батчер снова начал заваливаться, но успел ухватиться руками за спинку стула, удержался и тяжело приподнялся.
— Най... — начал он. — Я... я... Найлз Вер Дорко, — голос его утратил жесткость. Он стал немного выше и был окрашен легким аристократическим акцентом. — Армседж. Я родился в Армседже... И я... я убил своего отца!
Дверная пластина скользнула в сторону. Завоняло дымом и горячим металлом.
— Что это там за запах? — спросил генерал Форестер. — Этого не может быть!
— Я предполагал, — уверенно сказал доктор Т'мварба, — что половина защитных слоев этой камеры будет прорвана. Еще несколько минут — и у нас вообще бы не было шансов.
Послышался шум, и перепачканный сажей астронавт остановился, пошатываясь, у двери.
— Генерал Форестер, с вами все в порядке? Внешняя стена взорвана, каким-то образом вскрыты радиозамки на двойных дверях! И керамические стены пробиты почти до середины! Похоже на лазер...
Генерал заметно побледнел.
— Кто пытался пробиться сюда?
Батчер стал на ноги, держась за плечо Ридры.
— Несколько наиболее остроумных моделей моего отца, включая ТВ-55. Здесь, в штаб-квартире Администрации, их должно быть не менее шести, и довольно высокоэффективных. Но теперь о них можно не беспокоиться.
— Я успокоюсь только тогда, — размеренно сказал генерал Форрестер, — когда мне все объяснят.
* * *
— Нет, мой отец не был предателем, генерал. Он просто хотел сделать меня наиболее эффективным секретным агентом Союза. Но оружие — это не инструмент, а скорее знание, как его использовать. И у захватчиков есть это знание. Это Вавилон-17.
— Хорошо. Вы можете быть Найлзом Вер Дорко. Но это еще больше запутывает дело.
— Я не хочу, чтобы он много говорил, — сказал доктор Т'мварба. — Потрясения, испытанные нервной системой...
— Я в порядке, доктор. У меня сильный организм. Мои рефлексы намного превосходят нормальные, и теперь я контролирую свою нервную систему до мизинца на ноге. Мой отец все делал основательно.
Генерал Форестер положил ноги на стол.
— Лучше пусть говорит. Ибо, если через пять минут я все не пойму, то всех вас кое-куда отправлю.
— Мой отец только начал работу над усовершенствованным шпионом, когда ему пришла в голову эта мысль. Он придал мне наиболее совершенную человеческую форму, какую только мог создать. Затем послал меня на территорию захватчиков, надеясь, что там я сам внесу максимум смятения. И я причинил им немало вреда, прежде чем они схватили меня... Отец продолжал совершенствовать своих шпионов, и вскоре они намного превосходили меня. Я, например, не продержусь против ТВ-55 более пяти минут. Но из-за... я думаю, это семейная гордость... Он хотел сохранить контроль над всей операцией в своей семье. Каждый шпион Армседжа может получать команды заранее установленным кодом. В мой спинной мозг вживлен гиперстасисный трансмиттер, больше частью электропластиплазмовый. И я сохранял контроль над всеми шпионами, независимо от их сложности. В течение нескольких лет тысячи шпионов внедрялись на территорию захватчиков. До того, как я попал в плен мы составляли внушительную силу.
— Но почему вас не убили? — спросил генерал. — Или они решили обратить всю эту армию шпионов против нас?
— Они открыли, что я — оружие Союза. Но в определенных условиях гиперстасисный трансмиттер уничтожается в моем теле. Потом, правда требуется не менее трех недель, чтобы вырастить новый. И они так и не узнали, что я контролирую остальных. Но они испробовали на мне свое секретное оружие — Вавилон-17. Они вызвали у меня амнезию, оставили безо всяких коммуникативных способностей, кроме Вавилона-17, потом позволили мне бежать из Нуэва-нуэва Йорка обратно на территорию Союза. Я не получил никаких инструкций относительно диверсий. Власть, которой я обладал, связь с остальными шпионами, пробуждалась очень медленно и довольно болезненно.
И вся моя жизнь стала преступлением, маскирующим диверсии. Как и почему этого я не знаю.
— Думаю, я могу объяснить это, генерал, — сказала Ридра. — Вы можете запрограммировать компьютер так, чтобы он делал ошибки, и вы сделаете это, не перепутывая связи, а манипулируя языком, на котором вы научили компьютер думать. Отсутствие «я» предотвращало всякую самокритику и самосохранение. В сущности, оно прерывало любую осведомленность о символах и символических процессах — а именно таким образом мы различаем реальность и отображение реальности...
— Шимпанзе, — прервал ее доктор Т'мварба, — достаточно координированы, чтобы научиться водить автомобиль, и достаточно разумны, чтобы различить красный и зеленый цвет. Но, научившись, они все же не станут свободными, потому что когда горит зеленый свет, они поведут автомобиль прямо на кирпичную стену, а когда корит красный, они остановятся посреди перекрестка, даже если на них в следующее мгновение налетит грузовик. У них нет символических процессов. Для них красный значит «стой», зеленый — «иди». То, что это не сами действия, а их символы, они не знают.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
