Не о том, по-моему, надо думать, чтобы как-то изменять народ. Думать в первую очередь, надо об изменении тех условий, в которых этот народ живет. При нынешних же условиях чем больше мы воспитаем в нем того, о чем здесь говорим, тем тяжелее ему же, народу, и придется.
Разумеется, эти условия имеют и культурное измерение. Полностью согласна с тем, что сложившаяся у нас модель культуры в современных условиях неэффективна. Она сформировалась для обслуживания определенного социума и системы властных отношений, на которых он строится, причем власть — это и есть стержень нашего социума. И неэффективность нашей модели культуры — это, прежде всего, неэффективность нашей системы властных отношений. Она регулярно терпит крах и с той же регулярностью восстанавливается именно потому, что сохраняется неизменным тип власти, для индустриального этапа развития совершенно не пригодный. Тип власти, обреченный на то, чтобы постоянно обваливаться. Сначала у нас рухнул царизм, потом сталинизм, потом режим «позднего Брежнева». Не удержались у власти в 1990-е годы и либералы, а теперь, судя по всему, наступает черед путинского правления.
«Верхи» не могут управлять страной в рамках той модели, к которой они привыкли. А «низы» чем дальше, тем больше начинают выражать недовольство. Никогда еще в постсоветские времена не было столь высоких показателей неудовлетворенности жизнью и агрессивности на фоне роста показателей благополучия, как сейчас, — даже в середине 1990-х годов. Психологическое состояние населения очень тяжелое, декабрьское выступление на Манежной площади далеко не случайно. И ключевой вопрос, на мой взгляд, заключается в том, насколько болезненно будет разрешаться у нас складывающаяся революционная ситуация. Чего мы можем ждать, если протест против несвободы будет успешно реализован?
Если это случится, то это ведь будет отнюдь не впервые даже при нашей жизни. На нашей памяти всплеск массовой социальной активности в 80-е годы прошлого века. Да и в начале 1990-х, когда основная часть населения находилась в тяжелейшем положении, когда многие люди не получали зарплату, когда шли массовые увольнения и не оплачивались отпуска, население проявляло просто фантастическую активность. Наши сограждане стали заниматься челночеством, которым никогда раньше не занимались, был массовый всплеск малого предпринимательства, треть населения в возрасте до 35 лет заявляла, что хочет иметь собственный бизнес… То есть готовность к свободной самоорганизации в нашем народе достаточно велика, она была и есть, и по поводу ее недостаточности я бы особо не беспокоилась.
Но свобода — это прежде всего свобода выбора. Если ее нет, то это уже не свобода. Так вот, наш опыт свидетельствует о том, что протест против несвободы, даже будучи успешно реализованным, сам по себе не создает условий, свободу выбора обеспечивающих. Большинство населения такой свободы у нас как не имело, так и не имеет, причем я имею в виду не политическую, а прежде всего социально-экономическую жизнь. Сложившаяся в ней система правил вызывает протест. Люди начали осознавать, что по таким правилам дальше становится жить невозможно. А это, в свою очередь, означает назревание революционных изменений в культуре. Но кто может стать носителем нового качества культуры, его субъектом?
Носитель нового качества культуры — это не тот тип, который описывает Алексей Платонович по произведениям кино и литературы. Это не «разбойнички», которые никакой новизны в себе как раз не несут. Стенька Разин, Емельян Пугачев идеализировались даже в советский период, хотя в целом героизации этого типажа тогда не было. И в нынешних «разбойничках» я вижу скорее возрождение архаики, чем новое лицо российской культуры.
Игорь Яковенко: Совершенно с вами солидарен.
Наталья Тихонова:
Но и новая культура зарождается тоже. Зарождается вокруг нас и на наших глазах. И я, честно говоря, не могу понять, почему мы не хотим ее замечать. В 2009 году мы со Светланой Мареевой выпустили книжку о среднем классе в современной России. В ней показано, как в стране формируется очаг новой, альтернативной культуры, в котором локализованы те позиции, которые позволяют этой новой культуре развиваться.
Очень интересный аспект ее возникновения и становления — поселенческий. Пока доминировала точечная застройка, люди оставались разрозненными, каждый покупал свою квартиру и жил сам по себе. А теперь у нас начался процесс, который сопровождал формирование нормального среднего класса в Соединенных Штатах — его пространственная локализация.
Вот, скажем, в ближайшем Подмосковье начали строить огромные микрорайоны. Это Павшинская пойма на 100 тысяч человек, Трехгорка на 80 с лишним тысяч человек, Щитниково тысяч на 30–50 и т. д. Кто там покупает квартиры? Их покупают молодые люди, та самая «беловоротничковая» молодежь. И они сразу сталкиваются с тем, что им необходимо защищать свои интересы. В результате формируются инициативные группы, происходит распределение обязанностей, начинается продвижение своих интересов во властных структурах. Информационно-организационной основой всего этого выступают собственные сайты — такие, например, как http://www.krasnogorie.net/, http://www.newtrehgorka.ru. На них жители обмениваются информацией, опытом борьбы с застройщиком, нарушающим свои обещания, знакомятся с соседями, формируют группы по интересам.
Это то, чего у нас в стране не было нигде и никогда. Эта новая для России культура — культура сознательной самоорганизации для реализации своих интересов, т. е. культура общества типа «гезельшафт». Сейчас она формируется очагово, но дальше она начнет тиражироваться. Есть такое понятие — «стекание жизненных практик». Средний класс в обществе — это некий эталон, куда все хотят попасть. Наверх хотят не все, а в средний класс — все. Поэтому и начинается освоение этих практик. Практик, которые прямо связаны со свободой, о которой пишет докладчик. И это именно свобода выбора, свобода, понимаемая как право и возможность институализированной борьбы за свои интересы, а не просто бунт против несвободы на улицах и площадях, который сам по себе ни к какой свободе не ведет.
Наши власти — наверное, не от большого ума — сейчас ликвидировали практически все возможности институционального протеста. Но если институциональный протест задавить можно, то задавить потребность в протесте, которая объективно формируется под влиянием объективных условий, еще никому и нигде не удавалось. В итоге протестные настроения нарастают, и они, конечно, в первую очередь ударят не по власти, на что рассчитывает, похоже, наш докладчик, а по тем, кто рядом, и примут националистический характер. Порождены же они, как я уже говорила, неудовлетворенностью системой правил игры в обществе, сложившейся системой социальных отношений. Это недовольство даже не тем, что есть бедные и богатые, а именно правилами игры, по которым мы живем. Это нарастающее чувство безысходности, беспомощности, невозможности повлиять на ситуацию во многом связано с закрытием в последние годы «социальных лифтов» и ростом коррупции.
Игорь Клямкин: Какова динамика этих настроений? Количественные данные не помните?
Наталья Тихонова:
По сравнению с более или менее благополучной ситуацией перед кризисом 2008 года, доля людей, ощущающих несправедливость происходящего и испытывающих стыд за страну, увеличилась в относительном выражении на четверть, а процент агрессивно настроенных возрос вдвое. Такой всплеск протестных настроений неизбежно выведет людей на улицу. Не завтра, так через полгода, через год. Предотвратить такое развитие событий невозможно только за счет увеличения пенсий и зарплат бюджетникам. И что будет делать власть? Стрелять в толпу? Но наши «элиты» вряд ли заинтересованы повторить судьбу Каддафи, у которого все зарубежные счета арестовали — тем более, что у многих их представителей капиталы на Западе. Они уже только из-за этого не могут начать стрелять в протестующих. И что же они будут делать?
Я не исключаю, что развитие событий вообще может принять совершенно неожиданные для нас формы. Мы просто недооцениваем многих явлений реальности. Вы же знаете, что у нас 350 000 организованных футбольных фанатов. Я не беру в расчет тех мальчишек с шарфами, которых мы видим на стадионах. Я говорю о той части футбольных фанатов, которые относятся к силовым структурам фанклубов. У них железная дисциплина, навыки обращения с оружием. Как бы то ни было, протест разного рода «разбойничков» против несвободы я бы не романтизировала. К свободе такого рода протест ни их, ни всех нас не приведет.
Еще я хотела бы сказать о сексуальной революции. Во-первых, она и в самом деле не сейчас у нас началась. Когда я еще в 1970 году поступила на философский факультет, то у нас там был диспут: «Девственность — это достоинство или недостаток»? Из 100 участников трое сказали, что это достоинство, человек 20 сказали, что это неважно, а остальные сказали, что это недостаток, потому что создает много проблем. Так что не надо думать, что публичное обсуждение тем, связанных с сексом, а тем более свобода поведения в этой сфере начались только после того, как кто-то там на телемосте со Штатами 20 с лишним лет назад сказал, что у нас в стране секса нет.
