был особенным, и не только потому, что он мог радоваться успехам своих машин, но еще и потому, что это была историческая возможность стряхнуть все, что налипало на ботинки.
Все также находящаяся в неведении относительно причин необычного поведения Феррари, пресса направилась в Имолу, где через неделю после «Монцы» состоялась гонка, не входившая в зачет чемпионата мира, на трассе, дорогой сердцу Энцо Феррари, поскольку она была названа в честь его сына Дино, не подозревая, что именно из-за этой гонки – точнее, из-за этой трассы – навсегда испортились отношения между Энцо Феррари и его новым чемпионом.
Феррари давно поддерживал идею включения «Имолы» в календарь чемпионата мира. 2 августа Берни Экклстоун, который, помимо владения командой «Брэбхем», представлял интересы команд «Формулы-1», договорился с Автомобильными клубами Милана и Болоньи о том, что в течение следующих четырех лет Гран-при Италии будет проводиться по очереди на «Монце» и «Имоле», где уже в этом году должна была состояться гонка вне зачета, для оценки затрат. Роль Феррари – человека, далекого от любых светских тусовок, – была важной, и ему было приятно отметить этот факт. Когда он заявил в конце августа, что «мы должны благодарить в первую очередь Энцо Феррари за то, что “Формула-1“ в итоге сможет приехать в Имолу», это стало заслуженным признанием.
Но была проблема, о которой организаторы не подумали, но о которой, безусловно, подумали пилоты. Трасса Имолы была подходящей для мотоциклов, но автомобили на ней не соревновались уже много лет, а гонки «Формулы-1» проводились там всего однажды, да и то в зачет сезона-1963 она не включалась. Другими словами, по мнению гонщиков «Формулы-1», Имола не была безопасной трассой. Поэтому Джоди Шектер, как президент Ассоциации пилотов, выступил против трассы, которая, к сожалению для него, называлась именем сына его работодателя.
Разлад между Феррари и Шектером – разлад, для которого не было объективных причин, и Феррари мог бы это понять, если бы он задумался над этим – оставался в тайне всего несколько месяцев. Но новый чемпион мира соревновался на «Имоле» и в последних двух зачетных гонках чемпионата как пилот, уже вышедший из милости своего начальника, который быстро забыл о завоеванном титуле и смотрел вперед. Ирония судьбы заключалась в том, что на «Имоле» победил Лауда, который несколько дней спустя объявил о своем уходе из гонок. Новость об уходе Лауды, конечно, поразила и Феррари, который назвал ее «честным решением».
Вовсе не стремясь вызвать какие-либо ссоры, Феррари, узнав об уходе Лауды, провел параллель между собой и Ники – параллель, многое говорившая о чувствах, которые он все еще испытывал к австрийскому пилоту. Он вспомнил, как рождение Дино в 1932 году заставило его самого уйти от гонок, и высказал предположение, что то же самое могло произойти с Лаудой, у которого недавно родился первый ребенок.
Через двадцать три года после своей смерти, Дино все еще был в мыслях Энцо. «Каждое утро я встаю со смертью в кармане», – сказал он когда-то давно. Но Феррари даже представить себе не мог, что вскоре он снова увидит Дино.
Во вторник, 9 октября, спустя два дня после победы Вильнева на «Уоткинс-Глене», завершившей сезон-1979, чуть после 9 утра, Феррари узнал ужасную новость. В ту ночь кто-то тайком проник на кладбище Сан-Катальдо, взломал семейный склеп и разбил красную мраморную плиту, за которой находился гроб Дино. Злоумышленники подняли верхнюю деревянную часть, распилили оцинкованный каркас и открыли гроб.
Феррари готовился к худшему. Его успокоили. Тело Дино не было похищено. Что-то или кто-то, по-видимому, помешало преступникам завершить свою работу.
Он бросился на кладбище, прибыл туда около 10 часов утра. Когда он появился на пороге часовни, следователи, работавшие над восстановлением картины произошедшего, вышли, оставив его наедине с его кошмаром. Феррари ничего не говорил, «потрясенный, почти сраженный горем». На полу рядом с сорванной плитой он увидел долото и пластиковые мешки, брошенные преступниками. Затем он поднял взгляд и увидел Дино. Тело было неповрежденным – вероятно, из-за лекарств, которые ему давали с семи лет. Лицо, руки – все оставалось нетронутым, как в день похорон, в то дождливое утро июля 1956 года. Даже цветы в кармане пиджака, которые Лаура ему положила перед тем, как гроб был закрыт, остались на месте.
«Прошло столько лет, я никогда не думал, что снова увижу своего сына», – только и произнес он.
Он постоял там несколько минут. Затем, прикрывая лицо рукой, вышел, больше ничего никому не говоря. Поддерживаемый водителем, он направился к машине, и они поехали в Маранелло, где он закрылся, переживая собственное горе. На протяжении оставшейся части дня он был в своем офисе, не контактировал с внешним миром, который, когда новость распространилась, естественно, бросился с вопросами и словами поддержки. Феррари, безусловно, был сложным человеком, но среди тех, кто знал его, лишь немногие не испытывали к нему чувства если не привязанности, то чего-то близкого к этому, что проистекало из привилегии быть допущенным к поклонению личности, обладавшей неоспоримой харизмой. Днем муниципалитет Модены восстановил склеп.
У Феррари всегда была собственная точка зрения на произошедшее. В Модене распространялась легенда о том, что рядом или даже в гробу Дино находился массивный золотой подсвечник. Конечно, это было неправдой, но эта история все еще ходила в народе, даже спустя двадцать три года после смерти юноши. Привлеченные этой историей, некие «слабоумные», как назвал их Феррари, вскрыли могилу, чтобы украсть драгоценный предмет. Вскоре после инцидента Феррари, по-видимому, даже выявил виновных, но, как говорят, предпочел не подавать на них жалобу, удовлетворившись тем, что тело Дино не было похищено, и считая, что новой двери, установленной вместо старой, будет достаточно, чтобы уберечь склеп от нового взлома.
Все еще взволнованный осквернением могилы Дино, но понимавший, что он должен действовать, Феррари через десять дней организовал традиционную встречу, посвященную концу сезона, для которой отобрал лишь некоторых представителей прессы. Он пригласил двадцать четыре журналиста, тщательно отобранных из сотни обычных посетителей его традиционных встреч, вызвав понятное разочарование у тех, кого не пригласили, но это тоже было частью его способа поддержания отношений с прессой: Феррари продолжал ее любить и одновременно ненавидеть, и так это мог делать только он.
Первым делом он похвалил Вильнева, своего вице-чемпиона мира, и при этом игнорировал или почти игнорировал пилота, который принес ему первый титул после Лауды. О канадце он сказал: «Меня в нем восхищает смелость, желание побеждать, которое сглаживает даже некоторые его ошибки». Но добавил также, и это было значимо: «Еще я в нем уважаю
