Если в «Песне-сказке про нечисть» действие происходит в дремучем лесу, то «чужой дом» находится во тьме.
Про нечисть сказано: «Пили зелье в черепах, ели бульники, I Танцевали на гробах богохульники. <.. > Билась нечисть грудью в груди», — а обитатели «чужого дома» говорят о себе: «Да еще вином I Много тешились, I Разоряли дом, I Дрались, вешались». Такая же картина наблюдается в «Смотринах»: «Ох, у соседа быстро пьют! <.. > Потом пошли плясать в избе, I Потом дралйсь не по злобе I И всё хорошее в себе I доистребили» («пили зелье в черепах» = «вином много тешились» = «быстро пьют»; «билась» = «дралйсь» = «дрались»; «танцевали» = «пошли плясать»).
В «Чужом доме» действие происходит в доме, а в «Смотринах» — в избе, поэтому совпадает вся обстановка: «И дочь — невеста — вся в прыщах» = «Скисли душами, опрыщавели»; «На сто рублей гостей одних <.. > Уже невеста брагу пьет тайком»[1034] [1035] = «Гости тешились — брагу вынули» (АР-8-25); «Меня схватили за бока I Дра здоровенных паренька — I И сразу в зубы: “Пока, пока I Не погубили!”» (АР-3-60) = «Своротят скулу — гость непрошеный» (а погубили лирического героя уже в «Серебряных струнах»: «Загубили душу мне, отобрали волю…»).
Кроме того, отголосок образа хозяина «чужого дома», который «двух гостей убил да с деньгой сбежал» I4; 437I, присутствует и в основной редакции песни: «И припадочный малый — придурок и вор — I Мне тайком из-под скатерти нож показал».
Этот «припадочный малый», угрожающий ножом, очень напоминает центрального персонажа стихотворения «Вооружен и очень опасен» (1976): «Психозом, завистью, ножом I Он до зубов вооружен» (АР-6-183)824, - а также шулеров из песни «У нас вчера с позавчера…»: «И на них находит псих — зубы лязгают у них» (АР-6-73). Причем если «припадочный малый» назван придурком, то про того, кто «вооружен и очень опасен», сказано: «Он глуп — он только ловкий враль» I5; 421I. Очевидно, что во всех этих случаях мы имеем дело с одним и тем же образом персонифицированной власти.
Впервые же с ситуацией, напоминающей «чужой дом», лирический герой столкнулся в раннем стихотворении «Есть здоровье бычее…» (конец 50-х): «Не беседа и не спор. / Нет! — не вышел разговор»[1036] [1037] [1038] = «И затеялся смутный, чудной разговор»; «Ведь поближе желаю к народу я!» = «Лошадей заморил, очень к людям хотел» (АР-8-25); «Из Москвы я к вам ехал, / Добирался, кроме смеха, / Паровозом, машиной, подводою!» = «Я коней заморил, от волков ускакал».
Однако «простой народ» демонстрирует к нему презрение: «А крестьяне стоят, ухмыляются» = «Испокону мы — / В зле да шепоте». Поэтому герой констатирует: «Не нашел с народом я / Общего наречия»826 = «А народишко — / Каждый третий — враг» (еще через год, в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…», поэт подведет итог: «Я из народа вышел поутру / И не вернусь, хоть мне и предлагали»).
Если в первом случае «мужики переглянулись, / Самосад достали, / Попрощались, отвернулись / И… совсем послали», то во втором — уже сам герой бежит от них прочь: «Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут». И в обоих произведениях он критически высказывается о себе как о поэте и певце: «Нету во мне гения, / Пушкина не лучше я»827 = «Может, спел про вас неумело я…».
А 1973 году были написаны «Приговоренные к жизни», где всё население страны оказывалось в таком же состоянии, что и обитатели «чужого дома»: «Душа застыла, тело затекло, / И мы молчим, как подставные пешки» = «Телом скисли мы, как на щавеле, / Скисли душами — опрыщавели» (АР-8-22); «Мы к долгой жизни приговорены» = «.Долго жить впотьмах / Привыкали мы». Поэтому лирический герой и лирическое мы бегут от такой жизни: «Но рано нас равнять с болотной слизью — / Мы гнезд себе на гнили не совьем!» = «И из смрада <.. > я <.. > гнал, забросивши кнут».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Атмосфера «чужого дома» напоминает также лагерную зону в «Райских яблоках», подчеркивая идентичность этого мира и загробного, так как оба они являются олицетворением Советского Союза: «На 7 лихих, продувных ветрах» (АР-8-22) = «Ветроснежное поле, сплошное ничто, беспредел» (АР-3-157); «А воротами — на проезжий тракт» = «И среди ничего возвышались литые ворота»; «Своротят скулу — гость непрошеный» = «Там не примут меня — / Я не дам себя жечь или мучить» (АР-3-156); «Только тень промелькнула в сенях» = «…пролетели две тени в зеленом»; «Почему во тьме, / Как барак чумной?» = «Да не рай это вовсе, а зона»; «Свет лампад погас» = «Свету нету в раю…» (АР-3-158); «Траву кушаем, / Век на щавеле» = «…ни еды, ни чифиру, ни явок» (АР-3-158); «Воздух вылился» = «Я пока невредим, но уже надышался озоном» (АР-3-158); «Али жить у вас / Разучилися?» = «Мне в подобном раю обитать никакого резона» (АР-3-166); «И от места, где косо висят образа…» (АР-825) = «Всё вернулось на круг, и Распятый над кругом висел. <.. > от мест этих гиблых и зяблых» (С4Т-3-109 — 110); «…гнал, забросивши кнут, / Куда кони несли…» = «И погнал я коней прочь…».
Наконец, если в начале «Погони» и в концовке «Чужого дома» лирический герой упоминает свою любимую женщину: «Как любил я вас, очи черные» (АР-8-20), «Ох, сдается, спел неумело я, / Очи черные, скатерть белая!» (АР-8-24), то и в «Райских яблоках» он скажет: «Мне сдается, что здесь обитать — никакого резона» (АР-3166), «Вдоль обрыва с кнутом, по-над пропастью пазуху яблок / Я любимой несу, ты меня и из рая ждала!» (АР-17-200).
Кроме того, жизнь в «чужом доме» при внимательном рассмотрении мало чем отличается от жизни пациентов психбольницы в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Что за дом притих, / Погружен во мрак?» = «…ждем во мраке мы» (С5Т-4-256); «.Долго жить во тьме привыкали мы» (АР-8-22) = «Прозябаем в тьме мы тьму-щей»[1039] [1040] [1041] [1042]; «.. Куда кони несли да глядели глаза, / И где люди живут, и как люди живут» (АР-8-22) = «В прошлом — люди, нынче — нет» (АР-8-52); «Разоряли дом, дрались, вешались» = «Мы тарелки бьем весь год»; «Траву кушаем — век на щавеле» (АР-8-22) = «Щи едим, зажав в кулак» (С5Т-4-257); «Скисли душами» (АР-8-22) = «Мы движенью душ послушны, / И теперь — в душе разлом» (АР-8-44) (поэтому у них «настоящих буйных мало — вот и нету вожаков», то есть они действительно «скисли душами»); «И живете вы в зле да в шепоте, / В слабоумии, в черной копоти» (АР-8-25) = «Все совсем сума свихнулись» (АР-8-42).
Как вспоминал Вадим Туманов: «Мы часто разговаривали по душам… И Володя говорил с болью: “Что мы за страна такая?!”. Он мечтал, чтобы наша страна тоже была прекрасной. Чтоб люди жили, а не выживали, задыхаясь»829.
Этот же вопрос задается в стихах: «Что за дом притих, / Погружен во мрак?» («Чужой дом»), «Вот лежат дороги жирно да ржаво, / Вязнут лошади по стремена. / Это что за такая держава? / Не Россия ли эта страна?» («Купола» /5; 359/).
Прослеживается также параллельный сюжет в дилогии «Очи черные» и в «Письме с Канатчиковой дачи»: механик, с трудом спасшийся со «сгинувшего» в Бермудском треугольнике корабля («Что там было? Как ты спасся?»)830 и попавший в психушку, повторяет путь лирического героя, который в первой серии дилогии («Погоня») столкнулся с непроходимым лесом («Лес стеной впереди — не пускает стена»), из которого на него напали волки, и он также с трудом спасся, после чего попал в «чужой дом», который, как мы убедились, является аналогом Канатчиковой дачи и олицетворением Советского Союза.
