Критика вышла далеко за пределы неудачи «Последнего киногероя». С моей карьерой в кино все кончено, она осталась в истории. Журналисты обрушились на все, что я сделал в кино, словно говоря: «Ну что можно ожидать от человека, который работает с Джоном Милиусом и грозится сокрушить всех своих врагов? Вот мир, в котором он хочет жить. Мы же хотим жить в мире, в котором есть сострадание».
Припомнили мне и мои политические взгляды. Пока я был на волне, никто не попрекал меня тем, что я республиканец, несмотря на то что Голливуд и журналисты, пишущие о кино, в целом либералы. Но теперь, когда я поскользнулся, можно было выплеснуть все. Рейган и Буш сошли со сцены, республиканцы остались в прошлом, как и пустые боевики и прочий мусор «для настоящих мужчин». Теперь пришло время Билла Клинтона, Тома Хэнкса и фильмов, наполненных смыслом.
Я отнесся к критике философски, стараясь не обращать на нее внимания. К тому времени у меня уже выстроилось в очередь несколько проектов: «Правдивая ложь», «Стиратель», «Подарок на Рождество», – достаточно для того, чтобы быть уверенным, что один фильм, отправленный в сортир, никак не скажется ни на моей карьере, ни на финансовом состоянии. Я сказал себе, что ничего страшного не произошло, потому что рано или поздно взбучку получает каждый. Все то же самое могло случиться с другим фильмом. Это могло произойти еще через три года. Или еще через пять лет.
Однако как я ни убеждал себя, как не успокаивал, мне приходилось несладко. Я переживал по поводу того, что мой фильм провалился и не собрал денег. Переживал по поводу тех жутких статей, которые появились в прессе. Переживал по поводу того, что этот год называли для меня неудачным. У меня в голове постоянно спорили два голоса. Первый говорил: «Черт возьми, господи, как же это ужасно!» А второй отвечал: «А теперь, Арнольд, давай посмотрим, из чего ты сделан. Посмотрим, есть ли у тебя мужество. Посмотрим, насколько прочные у тебя нервы. Насколько толстая кожа. Посмотрим, сможешь ли ты разъезжать в своем кабриолете с опущенной крышей и улыбаться людям, осознавая то, что им известно о твоем провале. Посмотрим, справишься ли ты со всем этим».
Все эти мысли непрерывно крутились у меня в голове. Я ругал себя последними словами и в то же время старался подбодрить, гадая, как пережить эту полосу. В чем-то повторялась ночь после состязания за титул Мистер Олимпия 1968 года, когда я проиграл в финале Фрэнку Зейну.
Огромную поддержку оказала мне Мария. «Послушай, фильм хороший, – говорила она. – Быть может, он не оправдал ожиданий, но он хороший, и ты можешь им гордиться. А теперь давай двигаться дальше. Переходи к следующему проекту». Мы отправились отдохнуть в наш дом в Сан-Велли, штат Айдахо, играли там с детьми. «Не воспринимай все слишком серьезно, – говорила Мария. – Посмотри вокруг себя. Нужно думать об этом, а не о своем глупом фильме. Такие вещи приходят и уходят. И не забывай, что из твоих двадцати с лишним фильмов по крайней мере две трети были удачными, так что тебе не на что жаловаться».
Но, по-моему, она тоже была расстроена и очень стеснялась, когда нам звонили друзья. В Голливуде такие нравы. Друзья говорят: «Мне очень жаль, что у вас такие низкие кассовые сборы» тогда, когда на самом деле хотят просто посмотреть на твою реакцию. Поэтому Марии звонили знакомые и говорили что-нибудь вроде: «О, господи, я прочитала эту ужасную статью в «Лос-Анджелес таймс». Господи, как же я вам сочувствую! Я могу чем-нибудь помочь?» И прочее в том же духе.
Все мы так поступаем. Человеческой натуре свойственно сопереживать чужим неприятностям. Я звонил Тому Арнольду, когда критики разносили в пух и прах его очередной фильм. Я звонил Сталлоне и говорил: «В задницу «Лос-Анджелес таймс», в задницу всех этих ублюдков-журналистов. Ты замечательный талантливый актер!» Вот как надо поступать. Однако в то же время невольно думаешь: «А что он скажет?» Вот и мне звонили и говорили то же самое, с теми же самыми мыслями.
А когда человек стесняется своих неудач, как это было со мной, он склонен воображать, что весь мир сфокусирован на его провале. Я шел в ресторан, кто-нибудь окликал меня: «Привет, как поживаешь? Вижу, вышел твой новый фильм, это здорово!» А я думал: «Это здорово? Долбаный ублюдок! Разве ты не читал «Лос-Анджелес таймс?» Однако на самом деле далеко не все читают «Лос-Анджелес таймс» и «Верайети» и смотрят каждый новый фильм. Вероятно, бедняга ничего не знает и просто хочет сказать что-нибудь приятное.
Для того чтобы излечить меня от страданий, достаточно было одного нового успешного фильма. Еще не успело закончиться лето, а я уже снова был в прицеле камер Джима Кэмерона, скакал на черном жеребце по центральным улицам Вашингтона, преследуя террориста на мотоцикле. «Правдивая ложь» стала масштабной комедией, изобилующей захватывающими спецэффектами, такими как перестрелка между террористами, укрывшимися на верхних этажах небоскреба в Майами, и мной, сидящим в кабине реактивного «Харриера», и ядерный взрыв, стирающий с лица земли один из островов гряды Флорида-Кис. При этом в фильме также было много забавных запутанных сюжетных линий, в том числе мои взаимоотношения с женой, сыгранной Джейми Ли Кертис. Мой герой Гарри Таскер – супершпион в духе Джеймса Бонда, жена которого считает его обычным торговцем компьютерами. Джейми Ли так хорошо сыграла свою роль, что ее выдвинули за премию «Золотой глобус» в номинации лучшая комедийная актриса.
Впервые с «Правдивой ложью» я столкнулся в предыдущем году, когда мне позвонил Бобби Шрайвер и рассказал об одном французском фильме, по мотивам которого можно было бы снять римейк для американского зрителя. «Фильм называется «La totale!», – объяснил Бобби. – Он про одного типа в духе агента-007, жена которого не догадывается, чем ее муж зарабатывает на жизнь. Порой он возвращается домой весь избитый и оборванный, и ему приходится изобретать какие-нибудь отговорки. Он выслеживает международных преступников, но при этом не может разобраться со своей семнадцатилетней дочерью, творящей безумные вещи».
– Похоже, фильм смешной, – сказал я.
– Да, да, это комедия и боевик. Зритель смеется, но при этом сюжет напряженный и динамичный.
Я позвонил агенту, занимающемуся распространением фильма, и попросил прислать копию. Я сразу же влюбился в «La totale!» Однако Бобби был прав: по американским меркам фильм был слишком статичный, и ему требовалось больше действия и энергии. «Джим Кэмерон, – подумал я. – Он собирался снимать «Человека-паука», однако этот проект отвалился». Я позвонил Кэмерону и сказал: «Давай сделаем этот фильм вместе, так, как подскажет твое предчувствие, чтобы он получился большим».
