признать власть над собой Рима. Он привлек на свою службу рыцарей-иоаннитов, тамплиеров и французских пилигримов, обеспечил итальянским купцам привилегии у себя в стране и создавал основу для последующего завоевания Антиохии, которую мечтал сделать жемчужиной своего царства[923].
Желая легализовать свой статус, он обратился и к папе в Рим, и к Генриху VI, а затем и... в Константинополь, на всякий случай. 6 января 1198 г. он был провозглашен королем Киликии. Если бы теперь Германскому королю удалось закрепиться в Сирии и Палестине, Византия оказалась бы в кольце осады, из которой уже невозможно было выбраться. А весь Латинский Восток, конечно, вошел бы в состав Западной империи[924].
Но тут неожиданным союзником Константинополя выступил Рим, папа которого, Иннокентий III (1198–1216), избранный буквально через 2 дня после коронации Левона, являлся одним из самых великих представителей Апостольской кафедры. Масштабный папист, человек строгого ума и неукротимой воли, он желал не только укрепить папство, но и вернуть Иерусалим под власть креста. А для этого ему необходимо было найти общий язык с Восточной церковью и Византийским императором[925]. Кроме того, Иннокентий III прекрасно понимал, что воссоздание Священной Римской империи будет означать осуждение папства на вечное бессилие. Поэтому, нисколько не смущаясь «схизматичностью» Востока, понтифик резко выступил против планов германца[926].
Папа протестовал, но король пока не особенно слушал его. В Палермо его ждал приятный сюрприз — дочь императора Исаака II Ангела Ирина, вдова принца Рожера Сицилийского. Опытный Генрих VI не упускал такие возможности, а потому тотчас обручил ее со своим братом Филиппом Швабским и в 1197 г. поженил их. Этот брачный союз обеспечил Германии и династии Гогенштауфенов права на Византию по женской линии, что, как мы увидим, будет иметь решающее значение в политическом калейдоскопе грядущих событий[927].
Но и сейчас германец не дремал. Прознав о слабостях нового царствования, он объявил земли от Диррахия до Фессалоники своими территориями, ссылаясь на то, что некогда их покорили сицилийские норманны, а он, как новый повелитель Сицилии, получил их по праву преемства. Более того, немецкое посольство известило Константинополь, что мир между двумя державами может быть заключен на строго определенных условиях. Византийцы обязаны выплатить громадные средства в качестве возмещения за все неудобства, которые они чинили германцам со времен императора Мануила I Комнина, а также немедленно отправить армию в Палестину на помощь оставшимся в ней крестоносцам. Конечно, это было изначально невыполнимое требование, поражающее к тому же своим донельзя дерзким тоном и более чем оскорбительным обращением Генриха VI в адрес Алексея III[928].
Положение Византийского государства усугублялось еще и тем, что никаких союзников в тот момент у него не было. Генуэзцы потерпели поражение в войне с Пизой и были ослаблены внутренними раздорами. Пизанцы и венецианцы с 1196 г. стали определенно на германскую сторону, чему немало способствовала непродуманная политика Константинополя. Напротив, Германский король в самых изысканных выражениях подтвердил привилегии Венецианской республики, данные Фридрихом I Барбароссой, в то время как Алексей III медлил с подтверждением договора, заключенного с Венецией его братом. Естественно, что в таких условиях византийцы не могли рассчитывать на помощь венецианцев — то, что они не начали открытой войны, уже можно было считать редкой удачей[929].
Однако при всех бедах и слабостях Византийская империя оставалась все же не тем государством, с которым можно было разговаривать таким тоном. Даже обычно безмолвные вельможи буквально требовали от царя оставить праздничные одежды и, надев боевые доспехи, принять вызов дерзкого германца. Все тщетно — тот решил поразить посольство Генриха VI не оружием, а. богатством, устроив пышный прием и явившись на него в безумно дорогих одеждах, украшенных драгоценными камнями. Естественно, эти демонстрации достатка вызвали еще большие аппетиты западных послов и породили требование выплаты уже ежегодной дани, причем в размере 50 кентариев золота — безумная сумма. Это было слишком даже для Алексея III, направившего к Генриху VI послом эпарха Константинополя Евмафия Филокала. Тому удалось уменьшить сумму ежегодной дани до 16 кентариев золота, но и их не было в казне.
Пришлось обложить все области так называемым «германским налогом», что вызвало открытое недовольство со стороны византийцев. Они напрямую упрекали василевса в избыточной расточительности и припомнили те средства и земли, которые тот подарил своим родственникам. Алексей III попытался наложить руку на церковное имущество, но патриарх на этот раз занял твердую позицию, жестко отказав в просьбе. И тогда впервые в истории Римской империи свершилось святотатство по императорскому указу — были ограблены царские гробницы (!).
Собрав таким позорным способом около 70 кентариев золота, василевс собирался срочно внести требуемые Генрихом VI средства латинянам. По счастью, в 1197 г. Германский король скончался, и его смерть вызвала бурю восторга и слезы радости не только в Константинополе, но и на Западе. Что же касается «похитителей гробниц», то это преступление не осталось безнаказанным для Божьего суда: два сановника, руководившие ограблением гробниц, вскоре скончались. Самого Алексея III Небесная кара еще ждала впереди[930].
Глава 2. Позоры и бесчестья
Власть Алексея III Ангела Комнина постепенно стагнировала: уже генуэзцы беспрепятственно грабили византийские острова в Эгейском море, и их атаки с трудом удавалось отбивать, а василевс благосклонно взирал на то, как его родственники буквально разоряют его государство. Все надежды граждан на справедливого царя вскоре рассеялись как дым. Нет, первоначально василевс громогласно заявил, что отныне никакой продажи государственных должностей больше не будет, а назначение лиц станет осуществляться по их качествам и достоинству. Может быть, в душе он и в самом деле желал этого, но родственники Алексея III беспощадно обирали всех просителей, претендующих на повышение. Все, буквально все стало предметом торга и продажи: должности, титулы, назначения и даже почетное наименование «севаст», которым ранее награждались только царские родственники, стали приобретаться сирийцами, половцами и армянами. Как сказал современник, «близкие любимцы царя обратили все государственные дела в свою игру»[931].
Хрестоматийным стал пример некоего Иоанна Лагоса, начальника преторианской тюрьмы, вздумавшего и из этой должности извлечь прибыль. Не довольствуясь обычными взятками, даваемыми ему родственниками заключенных для организации свиданий, он по ночам выпускал из камер самых отъявленных воров и грабителей, под утро возвращавшихся к нему с добычей и отдававших «честную долю» начальнику. Поразительно, но хотя известия об этом быстро достигли ушей царя, никаких мер к чиновнику предпринято не было. Однажды Лагос взял под арест одного ремесленника и, не получив ожидаемого «подарка»,
