Сначала в шлюпки спустили раненых; их было довольно много, и было решено разместить их поровну в каждой шлюпке; потом солдаты морской пехоты в безупречном порядке заняли отведенные им две шлюпки. Наконец настала очередь матросов.
Капитан стоял на мостике и невозмутимо отдавал приказания, словно забыв, что у него под ногами мина.
С этой минуты французы перестали видеть происходящее. Дым повалил изо всех щелей и окутал вражеский корабль покрывалом, сквозь которое невозможно было что-либо разглядеть.
Время от времени языки пламени взвивались вдоль мачт; потом несколько пушек, оставшиеся заряженными (разрядить их не было времени), выстрелили сами по себе; затем стало видно, как из огня вышла одна шлюпка, другая, третья; вдруг раздался оглушительный взрыв — судно изрыгнуло пламя, словно кратер вулкана, в воздух взметнулись горящие обломки, прочертив в ночном небе светящиеся полосы, похожие на гигантские ракеты.
Это был финал фейерверка, обещанного капитаном Эрбелем.
Обломки корабля рухнули в море; все погасло, и снова наступила темнота. Ничего не осталось от великана, еще недавно корчившегося в огне, лишь три шлюпки бороздили море, удаляясь от места гибели судна, насколько позволяли весла.
Капитан Эрбель не стал их преследовать. А когда одна из шлюпок оказалась на расстоянии пушечного выстрела от левого борта «Прекрасной Терезы», матросы и капитан приподняли шляпы, приветствуя храбрецов, которые, избегнув смертельной опасности от пожара, отправлялись навстречу другой, пока незаметной и еще не очень близкой, но все-таки неотвратимой: непогоде и голоду.
Четвертая шлюпка, в которой сидели капитан и остальная часть экипажа, взлетела на воздух вместе с бригом.
Эрбель и его люди провожали взглядами три шлюпки до тех пор, пока они окончательно не исчезли в беспросветной темноте.
Капитан достал из кармана часы и сказал:
— Итак, ребята, уже полночь. Впрочем, в дни праздников разрешается ложиться позднее обычного.
Теперь, если нас спросят, почему капитан Эрбель не захватил три четверти экипажа «Калипсо» в плен, а дал им уйти, мы ответим, что «Прекрасная Тереза», имевшая сто двадцать человек на борту, не могла взять еще сотню.
Если же наш ответ не удовлетворит кого-нибудь из наших читателей и они захотят узнать, почему капитан Эрбель не потопил шлюпки неприятеля тремя пушечными выстрелами, мы ответим…
Нет, мы промолчим.
XXVI
ЖЕНИТЬБА КОРСАРА
В течение десяти лет, последовавших за событиями, о которых мы рассказали, желая, по своему обыкновению, не словами, а фактами дать представление о характере наших героев, капитан Эрбель, чей образ действий уже знаком нашим читателям, шел, не сворачивая с раз избранного пути.
Нам будет довольно сделать краткий обзор побед бесстрашного моряка по газетам того времени:
«Святой Себастьян» — португальское судно, направлявшееся с Суматры на остров Иль-де-Франс с трехмиллионным грузом; доля Эрбеля составила четыреста тысяч ливров.
«Шарлотта» — голландский корабль водоизмещением в триста шестьдесят тонн, имевший на борту двенадцать пушек и семьдесят человек экипажа. «Шарлотта» была продана за шестьсот тысяч ливров.
«Орел» — английская шхуна водоизмещением в сто шестьдесят тонн, проданная за сто пятьдесят тысяч ливров.
«Святой Иаков» и «Карл III» — испанские корабли, проданные за шестьсот тысяч ливров.
«Аргос» — русское судно в шестьсот тонн.
«Геракл» — английский бриг в шестьсот тонн.
«Славный» — английский куттер, и так далее.
К этому списку, опубликованному в официальных газетах того времени, мы могли бы прибавить еще тридцать или сорок наименований, однако в наши намерения отнюдь не входило давать полную биографию капитана Эрбеля: мы лишь хотим дать читателям представление о его характере.
Вернувшись в Сен-Мало зимой 1800 года вместе с верным Пьером Берто, он получил от своих земляков все возможные свидетельства симпатии. Кроме того, его ожидало письмо от первого консула, приглашавшего его немедленно прибыть в Париж.
Бонапарт прежде всего поздравил храброго бретонца с его необычайными походами, а затем предложил ему чин капитана и командование фрегатом республиканского флота.
Однако Пьер Эрбель покачал в ответ головой.
— Чего же вы хотите? — удивился первый консул.
— Мне неловко вам в этом признаться, — отвечал Эрбель.
— Вы, значит, честолюбивы?
— Напротив, я считаю, что ваше предложение слишком лестно для меня.
— Вы не хотите служить Республике?
— Отчего же не послужить? Однако я хочу это делать по-своему.
— Как же?
— Оставаясь корсаром… Вы позволите сказать вам правду?
— Говорите.
— Пока я приказываю, я отличный моряк; как только мне придется исполнять чью-то волю, я не буду стоить и последнего из своих матросов.
— Но ведь всегда приходится кому-то повиноваться.
— Клянусь честью, — ответил капитан, — до сих пор, гражданин консул, я повиновался разве лишь Богу, да и то только если он мне приказывал через своего первого адъютанта, его высочество ветер, убрать паруса и идти без них; и мне не раз доводилось, когда меня обуревал демон непокорности, с опущенными парусами, кливером и бизанью, подчинять себе море. А если бы я был капитаном фрегата, то должен был бы повиноваться не только Богу, но и вице-адмиралу, адмиралу, морскому министру, да откуда мне знать, кому еще? На одного слугу будет слишком много хозяев.
— Ну, я вижу, вы не забыли, что принадлежите к роду Куртене, — заметил первый консул, — и что ваши предки царствовали в Константинополе.
— Вы правы, гражданин первый консул, я этого не забыл.
— Однако я не в силах назначить вас императором Константинопольским, хотя мне чуть было не удалось совершить обратное тому, что сделал Бодуэн, то есть вернуться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
— Нет, гражданин, но вы можете сделать другое.
— Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите союза со славой, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
— Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
— Вы женитесь на какой-нибудь пфальцской принцессе или немецкой маркграфине?
— Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
