Это существо не было Подателем. От него не разило застарелой кровью и дерьмом, как от тех, кто снабжал их съедобной мертвечиной. Да и двигалось оно гораздо быстрее Подателей, хотя Шривер сколько ни смотрела, так и не смогла обнаружить у него ни плавников, ни хвоста. В задней части округлого брюха имелся, правда, какой-то плоский отросток, но серебряный не пользовался им при движении. Он без усилия скользил по поверхности Доброловища, грея спину под солнцем Пустоплеса. Казалось, у него нет ни гривы, ни чешуи… И тем не менее Моолкин окликнул его:
— Клубок Моолкина приветствует тебя, собрат! Мы явились издалека, разыскивая Того, Кто Помнит. Не тебя ли нам случилось искать?
Серебряный не подал ни малейшего знака, что вообще слышал Моолкина. Его скорость ни на йоту не переменилась. Он вел себя так, словно попросту не замечал присутствия змея. Моолкин некоторое время держался с ним вровень, терпеливо дожидаясь ответа. Потом снова окликнул его… Все понапрасну. Тогда Моолкин рывком устремился вперед, обгоняя серебряного, и мощно тряхнул гривой, высвобождая ошеломляющее облако ядов.
Существо прошло сквозь это облако так, словно его там не было вовсе! Оно даже не замедлило хода! Яд совсем не подействовал на него… Лишь когда серебряный оставил облако позади, Шривер сумела кое-что уловить. Легкую дрожь блестящего тела, как если бы незнакомцу стало самую малость не по себе. Это был отклик настолько слабый, что его откликом-то грешно было называть, но все же Шривер воспрянула духом. «Пусть сколько угодно притворяется, будто ему нет до нас дела, — сказала она себе. — Он все же заметил нас, и это уже что-то!»
Моолкин, видимо, почувствовал то же, что и она. Еще бросок — и он перекрыл серебряному дорогу. Теперь тому оставалось либо столкнуться с ним, либо придержать свой бег.
— Я — Моолкин, вожак Клубка Моолкина! И я требую, чтобы ты назвал свое имя!
Серебряный ударил Моолкина и прошел по нему так, словно ему на пути встретилось скопище водорослей. Но Моолкин был далеко не водорослью. От него оказалось не так-то легко отмахнуться.
— Назови свое имя! — проревел он. И со всего маху бросился на серебряного, и Клубок последовал за вожаком. Обвить серебряного они так и не смогли, сколько ни пробовали. Оставалось бить его и толкать. Темно-синий Киларо даже с разгона протаранил его, нанеся удар, от которого сам чуть не лишился сознания, Сессурия же знай хватал существо за его единственный плавник. При этом каждый испускал свои самые сильные яды, так что все успели надышаться ими с избытком.
Их нападение замедлило ход серебряного существа и, похоже, сбило его с толку. Шривер услышала тонкий, пронзительный крик… Неужели серебряный пел в Пустоплесе? При солнечном-то свете?…
Она успела вдохнуть столько бестолково намешанных ядов, что у нее самой голова шла кругом. Но все же она подняла эту самую голову и высунула ее в Пустоплес.
Именно там, к ее искреннему удивлению, оказалось и лицо существа, и все его плавники, да к тому же такие, каких ей еще не приходилось видеть. У него отсутствовала грива, зато имелись громадные белые крылья, развернутые, как у чайки, надумавшей сесть на лик Доброловища. А еще тело серебряного кишело какими-то паразитами. Они-то и издавали пронзительный писк, подпрыгивая и цепляясь за верх его тела и за крылья. При виде Шривер они заметались пуще прежнего.
Осмелев, она высунулась в Пустоплес так высоко, как только смогла. Сунулась прямо в нос серебряному и что было мочи тряхнула своей относительно небольшой гривкой, трубя во весь голос:
— Кто ты? — Грива отчаянно хлестала его, ядовитые железы истекали жалящей влагой. — Шривер из Клубка Моолкина требует, чтобы ты отдал ей память!
Он вскрикнул, облитый ее ядом. Вскинул к лицу свои странные плавнички и стал тереть ими голову. Паразиты носились туда и сюда по его спине, вереща тоненькими голосами. Серебряный вдруг резко накренился. Шривер уже решила было, что он надумал нырнуть, спасаясь от нее, но потом увидела, что он сделал движение не по своей воле. Оказывается, Моолкин сумел объединить усилия всего Клубка. И они сообща потеснили серебряного, заставив его повалиться на бок. Его белое крыло коснулось воды, и оттуда в Доброловище с писком упал паразит. Один из неразумных немедленно высунулся и подхватил его.
Пример оказался заразительным. Вся стая неразумных кинулась вперед. Они набросились на серебряного с яростной силой, которая уж точно не входила в намерения Моолкина. Серебряный отчаянно закричал и принялся размахивать плавничками в попытке отбиться, но это только раззадорило неразумных. Их яды бессмысленно изливались, затуманивая и без того отравленное Доброловище. Вещества, предназначенные глушить рыбу для еды, мешались с теми, что обычно отпугивали акул. И этой-то жгучей смесью приходилось дышать!
Теперь серебряного толкали и колотили в основном неразумные, Моолкин же и его Клубок носились поблизости кругами, вновь и вновь требуя, чтобы существо произнесло свое имя. Паразиты падали в воду один за другим. Бешено хлопали белые крылья, раз за разом погружаясь в Доброловище то с одной стороны, то с другой.
И вот наконец им удалось почти совсем уложить его на бок. Гигант Киларо прыжком выметнулся в Пустоплес и всей тяжестью обрушился на незащищенный бок существа. За ним без промедления последовали и другие змеи — как разумные, так и безмозглые. Они выпрыгивали из воды, хватая твердые торчащие кости и трепещущие крылья серебряного. Он изо всех сил старался выпрямиться, но их было слишком много. У него просто не хватало силы отбиться. Навалившаяся тяжесть постепенно увлекла его вниз, прочь от Пустоплеса, в глубину Доброловища. Когда он погружался, с него начали прыгать в воду последние оставшиеся паразиты, но тщетно: повсюду их ждали жадно распахнутые зубастые пасти…
— Твое имя! — требовал Моолкин все время, пока они тащили его вниз. — Скажи нам свое имя!
Существо ревело и яростно отбивалось, но не произносило ни слова. Моолкин рванулся к нему и обхватил как мог переднюю часть его тела. И затряс гривой прямо перед лицом серебряного, окутывая его плотным облаком ядов.
— Говори! — приказал он. — Вспоминай! За себя и за нас! Дай нам свое имя! Как тебя называли?
Серебряный все еще боролся. Крохотная головка и ручки судорожно дергались в могучей хватке Моолкина, в то время как несообразно раздутое тело оставалось неподатливо жестким. Его крылья намокли и отяжелели, часть хрупких косточек сломалась в бою, но он все еще силился вынырнуть назад в Пустоплес. Совместных усилий змеев только-только хватало на то, чтобы удерживать его ниже поверхности. О погружении ко дну и речи не шло.
— Говори! — властно требовал Моолкин. — Скажи всего одно слово! Скажи лишь свое имя, и мы отпустим тебя. Разыщи свое имя, вытащи его наружу, потому что ты помнишь его! Мы знаем — ты помнишь! Мы чуем запах твоей памяти!
Серебряный продолжал колошматить пророка. Его рот раскрывался в крике, и крик был, похоже, осмысленным, только вот понять ничего не удавалось. А потом… потом он вдруг замер. Малюсенькие карие глазки распахнулись широко-широко. Вот он раскрыл рот и беззвучно закрыл его…
И обмяк в кольцах Моолкина.
Шривер поневоле зажмурилась. «Итак, серебряный умер… Мы убили его. Ни за что ни про что. И чего мы этим добились?…»
Она ошиблась. Серебряный неожиданно заговорил. Шривер немедленно раскрыла глаза. Его голос был очень тонок и казался бесплотным. А тщедушные ручки… пытались заключить Моолкина в объятия.
— Я был Драквием… Но больше я не Драквий. Я — мертвое создание, глаголющее устами своих воспоминаний…
Он силился трубить, но это был жалкий, пискливый, едва слышный звук. Весь Клубок придвинулся ближе и замер, благоговейно прислушиваясь.
— Это произошло во дни перемены, — продолжал Драквий. — Мы поднялись вверх по реке, туда, где ил памяти был очень хорош и лежал густо. Мы соорудили себе коконы, оплетя свои тела нитями воспоминаний. Наши родители омывали нас илом памяти, давая нам имена и делясь воспоминаниями. Они с любовью наблюдали за нами… наши старые друзья. Под синими небесами они праздновали нашу перемену… Они громко приветствовали нас, когда наконец мы вышли на берег, и жаркий солнечный свет стал сушить наши панцири, а мы сами в это время менялись… Слой за слоем окутывали нас воспоминания и ил памяти… Это было время радости… Наши родители расцвечивали небеса яркостью своей окраски и наполняли его звуками своих песен… Нам предстояло отдыхать, пережидая холодную пору, чтобы проснуться и выйти из коконов, когда дни снова станут долгими и жаркими…
Серебряный закрыл глаза, словно испытывая сильную боль. Он прижимался к Моолкину, словно был его собратом по Клубку.
— А потом, — продолжал он, — весь мир внезапно сошел с ума. Земля разламывалась и тряслась. Горы лопались, извергая горячую алую кровь. Солнце померкло… Даже внутри своих коконов мы ощущали, как омрачилось все вокруг. Налетели жаркие ветры, и мы услышали страшные крики своих друзей: воздух изменился, и они не могли больше дышать. Но даже задыхаясь и падая наземь, они не бросили нас! Они оттащили нас в убежище… Это было много жизней назад. Они не могли спасти многих, но они пытались. О, они пытались! Они сказали нам, что это только на время. Только до тех пор, пока сверху не перестанет сыпаться пыль, пока небо снова не засверкает синевой, а земля не успокоится и не прекратит содрогаться… Но сумасшествие мира все продолжалось. Земля корчилась под нами, горы полыхали огнем. Леса горели, пепел и зола покрывали землю, удушая все живое. Вода в реке стала гуще свернувшейся крови, воздух сделался непрозрачным… Мы кричали из коконов, призывая своих друзей… Но они один за другим перестали нам отвечать. А мы без солнечного света не могли вылупиться. Мы лежали во тьме, окутанные коконами воспоминаний, и ждали…
