Мне все это дорого.
Значит, будут и следующие проекты с той же командой – может быть, более успешные, может быть, менее. Главное – нельзя останавливать процесс большого дыхания, «Большого стиля» в русском кино…
Когда зритель встречает картину, режиссер с ней прощается. Как Вам дается разлука?
Тяжело. Чувство опустошения пока сильное…
Но ведь Вы монтируете «Утомленные солнцем – 2: Цитадель». Полтора часа уже собрано.
Конечно. И все-таки заканчивается перезапись, понесли на кодирование, и ты понимаешь: все, по звуку точно ничего нельзя изменить. И сразу начинается: вот тут можно было лучше сделать и вот тут… Конечно, эти секунды пролетят – никто не заметит, но я-то знаю.
Почему очень веселый, жизнерадостный человек в последние годы снимает такое душевно надрывное кино?
Да воевали-то тоже веселые люди. Понимаешь, мы к нагнетанию ужасов не стремились. Мы хотели снять картину изнутри, глазами тех людей – из сорок первого. А не с высоты прошедших лет: ах, как это было страшно и невыносимо. Люди жили внутри войны.
Мне важно, чтобы зритель смотрел картину, не задумываясь: тяжело – не тяжело. Где-то зажмурился, где-то заплакал, но война идет – и жизнь идет. Зато когда он выйдет из кинозала – пусть глотнет воздуха и скажет: Господи, какое счастье, что все это не сейчас и не со мной! И еще очень важно, чтобы он сказал: Господи, как же мы можем забывать этих людей?! И совсем хорошо, если шевельнется мысль: а вот те мальчишки, чьи тела заметает снегом под Москвой, они за какие ценности воевали? За те, которыми я живу? А стоят ли мои ценности таких жертв?..
За один эффект, по-моему, можно ручаться. После такого фильма с абсолютной ясностью понимаешь, насколько ничтожны твои личные проблемы. Хотя три часа назад они казались глобальными и мучительными…
Вот! Это была моя задача. Если хотя бы десять процентов зрителей испытают подобное чувство, весь наш труд был не зря. Мы потеряли иммунитет к проблемам и принимаем за великие страдания полную чушь. И только когда жизнь, не дай бог, сильно бьет человека болезнью, катастрофой, представление о масштабах приходит в норму…
Неужели надо обязательно встать на край небытия, чтобы оценить всю прелесть ежедневного бытия?
Фильм снят в поразительном фокусе, и бросается в глаза необычайно укрупненная, подробная фактура человеческой кожи…
Это называется «гиперреализм». Не связанный с натурализмом: если ты обратила внимание, у нас и кровь, и оторванные конечности, и кишки наружу – все очень деликатно, без нажима, мы нигде не упиваемся кровищей. Страх войны – он не в количестве развороченных животов! Недаром бой снят в тумане: так еще страшнее для человека. Все стреляют, кто-то куда-то бежит, двигаются танки. Их не видно, только грохот в тумане, потом пулеметная очередь, кто-то упал рядом с тобой…
Вот это, на мой взгляд, настоящее пекло войны и настоящий ад войны. Никто ничего толком не понимает, но чья-то гибель все время рядом…
Почему в «Утомленных солнцем – 2» Вы показали героя Олега Меньшикова, Митю Арсентьева – теперь уже полковника НКГБ, – окончательным ничтожеством? Это деградация, которой Арсентьев не мог избежать?
С одной стороны, да. С другой – вы еще не видели вторую часть картины. Арсентьев – человек из Достоевского. Тот, кто кричит «Бога нет!» и ждет немедленного возмездия. Он ненавидит Котова и тем не менее сам выводит его из-под расстрела. Дело в том, что Котов – его единственный реальный противник. А если у тебя есть реальный противник – ты человек. Существование Котова делает Арсентьева человеком. В остальном Митя иссушен, выжжен изнутри. Там через всю картину будет бабочка летать, которую он в финале прихлопнет…
То, о чем в фильме 1994 года говорилось: «Выпить обиду по капельке, по глоточку»?
Именно. Более того, в «Цитадели» Арсентьев даст Котову возможность себя убить. Признается ему в том, в чем признаться невозможно, и отдаст оружие. И это тоже Достоевский. Если Котов в порыве ярости и ревности выпустит в него всю обойму, то куда денется после этого? Что ждет штрафника, который застрелил полковника?..
Арсентьев – из Достоевского, а к кому восходит генезис Котова? К Толстому?
Да, пожалуй. Толстой или Шолохов.
«Утомленные солнцем – 2» – очень личное кино. Из него многое можно узнать и понять про человека Никиту Михалкова. Например, едва ли не самая страшная сцена фильма вообще с кровопролитием не связана. Это рассыпаемые с немецких самолетов дырявые ложки и бессильный вой Котова – ему легче быть убитым, чем оплеванным… Вы явно относитесь к людям, для которых унижение гораздо страшнее боли.
Так и есть. Не спорю.
А хорошее ли это качество характера? Или иначе оно называется гордыней? Может, отсюда и слоган родился «Великое кино о великой войне»?..
Когда «Иронию судьбы – 2» объявили главным кинособытием года, никого не взволновало, действительно ли это так – по профессии, по мастерству? При этом я не думаю, что слоган про «главное кинособытие» сочинял лично Тимур Бекмамбетов. За рекламу отвечают не создатели продукта, а те, кто его реализует. Но в случае с Бекмамбетовым законы рынка принимаются во внимание, а в случае с Михалковым нет, и к этим двойным стандартам я давно привык.
Компания «ЦПШ» внесла гарантию – самую крупную за всю историю постсоветского кинематографа, и мы отдали им право продавать нашу картину. Это реально лучшие на сегодня прокатчики в стране. Сказать им: «Знаете, давайте не будем, как-то это нескромно…» На их месте я бы такого режиссера просто послал: иди, скромничай дома. Ты можешь встать возле плаката и кричать, что снял дерьмо, но теперь это наша продукция, и мы будем продавать ее так, как считаем нужным…
Пускай ревнители моей нравственности и охранители моей скромности поделят слова «великое кино» на всех, кто работал над картиной. Нигде не сказано «великое кино Никиты Михалкова». В общей сложности трудилось около полутора тысяч человек. И вклад каждого неоценим. Чем больше я смотрю картину, тем очевиднее понимаю, насколько гениально она смонтирована сербом Мичо Заецем. Смотришь в лаборатории, без звука – но ты слышишь музыку пластики, понимаешь все без слов, и тебе интересно. Фантастически дирижировал оркестром Сергей Скрипка, и замечательно свел музыку Геннадий Папин. Инженером перезаписи у нас был Винсент Арнарди – один из лучших профессионалов в мире. Режиссер по звуковым спецэффектам Павел Дариули буквально высох на нашей картине, разыскивая реальный звук «юн-керса» или реальный звук «ЗИСа». Причем последний я попросил заменить, потому что мне нужно было такое басовитое урчание, угрожающе спокойное, как у большого зверя. Паша мучился, спорил, но мне необходимо было это незначительное нарушение, чтобы сохранить эмоцию. Вообще мы перелопатили гору материалов, выверяли все досконально и шли на искажение деталей только ради единства целого. Я уже не говорю про всех тех, кто организовывал производство во главе с Леонидом Верещагиным… (I, 144)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
