А вот у Сашки Комарова, который взялся помогать Зине Баласановой, жившей этажом выше, дело пошло на лад быстро. А ведь и Зина была туповата. Стало быть, не только в учениках дело, но в учителях. Из меня учитель выходил неважный.
Сашка вообще был очень способным к математике и физике. После школы он легко поступил в Физтех, где, как я уже говорил, учился его брат. По слухам, он потом работал в Дубне, в Институте ядерной энергии, баллотировался в Академию наук. Но проверить слухи я не могу: ни с кем из наших общих знакомых я давно уже не вижусь.
Сашка был из тех, кого можно назвать фанатом любимого дела. Таких мне приходилось встречать не так уж часто. Помню, когда учился в университете, позвал к себе своего сокурсника Борю Гражданкина послушать записи песен Булата Окуджавы. Они тогда только-только расходились по Москве на магнитофонных плёнках. Боря, который увлекался лингвистикой, слушал очень внимательно. И когда отзвучала последняя песенка, сказал:
– Какой чудесный московский выговор!
– А песни? – спросил я.
– Песни хорошие, – похвалил Боря. – Но выговор, – он даже зажмурился от удовольствия, – но старомосковское «аканье»!..
Вот так же и Сашка Комаров. «Ну чего же здесь непонятного? – охотно объяснял он физическую задачку каждому желающему. – Смотри, как красиво она решается».
Что его связывало с Емелиным, кроме того, что жили они в соседних подъездах, я не знаю. Валера Емелин был чуть ли не единственным учеником нашего класса, который жил с родителями в отдельной квартире. Его отец был крупным офицером госбезопасности. В прежней 545-й школе подобных детей было немало: недалеко находилась какая-то секретная научная лаборатория, сотрудники которой жили и в наших домах, и в районе Мытной, Люсиновской, Хавской. Но в 653-ю из этих детей перешёл только Валера Емелин, большой меломан. У Емелиных в квартире стоял радиокомбайн, не просто радиола, как у многих, но ещё и редчайший тогда магнитофон, и тоже редкие для того времени небольшие динамики, расположенные в разных углах комнаты. «Стерео», – с удовольствием объяснял Комаров, когда и я оказывался в емелинской квартире. Валера особенно любил оперу Леонкавалло «Паяцы». «Ариоза Канио», – почти молитвенно произносил он, когда начиналась ариоза. Но Сашка Комаров, прослушав одну, другую пластинки Емелина, начинал скучать. «Поставь лучше вот эту», – протягивал он другу принесённую из дома пластинку Утёсова. И крутил головой, подпевая: «Ведь ты моряк, Мишка, а это значит…»
А с Мариком Быховским мы подружились рано. Уже в четвёртом классе я приходил к нему в гости. В большой (по сравнению с нашей) девятнадцатиметровой комнате жило много народу. Яков Лазаревич, отец Марика, его мама Людмила Александровна, старший брат Вова, сестра Юля, Марик и бывшая когда-то то ли няней детей, то ли домработницей Галя, которую давно уже все считали членом семьи. Людмила Александровна сочиняла рассказы, которые изредка печатала, подписываясь: Людмила Добиаш, учительница. Она и в самом деле когда-то преподавала, но я её учительницей уже не застал. Рассказы читал, и они мне нравились. Была она религиозна, ходила в церковь, соблюдала посты. Всех это, кроме Якова Лазаревича, почему-то смешило. Впрочем, чему здесь удивляться? Атеистическая пропаганда своё дело сделала. В Донскую церковь, расположенную неподалёку от нас, ходили одни древние старухи, которых, как мы считали, всё равно не перевоспитаешь – что с них, неграмотных, возьмёшь? Но к тому, что образованная, не старая ещё женщина, писательница верила в Бога, мы всерьёз не относились.
Наши смешливые взоры Людмила Александровна встречала радушно. Она вообще была очень добрым человеком. Интеллигентным в том значении этого слова, о котором я здесь уже много раз говорил.
Яков Лазаревич заведовал лабораторией во Всесоюзном научно-исследовательском институте электроэнергии (ВНИИЭ). Когда я женился, нашим соседом по лестничной площадке оказался начальник главка министерства электростанций Виталий Александрович Вершков. «Быховский? – переспросил он меня, когда речь случайно зашла о Якове Лазаревиче, и ответил: – Конечно, знаю. Его все знают. Очень дельный работник!»
Этот человек оказался как бы моим духовным отцом. Многое он сумел мне привить. Передал любовь к поэзии – с его подачи я прочитал несколько имеющихся у него дореволюционных «чтецов-декламаторов», знаменитую антологию Ежова и Шамурина, знал наизусть многих поэтов Серебряного века, читал книги, которые при Сталине предпочитали выбрасывать: за их хранение можно было получить лагерный срок. Честный и чистый, Яков Лазаревич, казалось, ничего не боялся – до самой своей смерти снабжал нас с женой самиздатовскими или тамиздатовскими вещами.
Однако нашей убеждённости в том, что он никогда и ничего не боялся, он не подтверждал: «Ну как не боялся? Ещё как боялся!» Вспоминал довоенное время, говорил, что поколение его детей даже представить себе не может, каково тогда жилось. Страх сидел в подкорке. Жизнь была на грани сумасшествия. Приходили в НИИ на работу и с изумлением, которое постепенно притупилось, видели снятую табличку с двери очередного начальника отдела. Никто ничего ни у кого не спрашивал. После работы все срывались и целыми отделами ехали на футбол на стадион «Динамо». Вели себя оживлённо, кричали, шумно радовались забитым голам. «И я, равнодушный к футболу, – говорил Яков Лазаревич, – тоже был охвачен этим психозом. Это как бы позволяло забыться, забить себе мозги, чтобы не думать о том, что происходит в жизни. Был жуткий страх!»
Я не знаю, сохранилась ли в актовом зале бывшей нашей 545-й школы почётная доска, на которой золотыми буквами писали фамилии золотых медалистов, а серебряных – серебряными. Если сохранилась, то под 1952-м годом вы прочитаете: Быховский В. Я. Это старший брат Марика. Человек феноменальной одарённости, лауреат премии имени А. Н. Баха – почётной награды президиума Академии наук, он в конце концов стал заместителем директора Института биохимии имени А. Н. Баха и наверняка был бы избран в Академию, если б не ранний его инсульт, из которого он не выбрался.
Любимица Якова Лазаревича Юля вышла замуж за пасынка академика Бардина – Володю, участника антарктических экспедиций, который писал недурные стихи, печатавшиеся в «Юности» и в других литературных изданиях. Их брак оказался недолгим. С Юлей, чья дочка – ровесница нашего сына, мы с женой иногда с удовольствием видимся. Живём неподалёку, по разные стороны Гоголевского бульвара.
С Мариком мы расстались после того, как закончили МГУ, он – химический, я – филологический. И расстались, как оказалось, навсегда.
Кажется, ещё Василий Аксёнов остерегал в одном из своих ранних романов: «Не возвращайтесь, ребята, в детство. Не сможете!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
