Роман и повесть эпохи Белинского были непосредственно связаны с идеями, художественными принципами, эстетикой «натуральной школы». Это сказалось решительно во всем — в тематике и героях.
в принципах типизации и индивидуализации, в стиле, в структуре произведений прозы, в их жанровых особенностях. Без преувеличения можно сказать, что индивидуальная особенность гоголевского дарования стала достоянием целой плеяды прозаиков, что имело огромное положительное общественное и художественное значение с точки зрения выработки принципов критического реализма в общественно — психологическом романе. Но в русской прозе намечался уже с 40–х годов и другой процесс. Он особенно усилился к концу 50–х годов, что и явилось основой нового периода в истории русского романа. В чем же заключалась сущность этого процесса, захватившего не только роман, но и драматургию? Стремление к уравновешенности, гармоничности художественного повествования, присущих Пушкину, преодоление многообразных форм гоголевской экспрессии, поиски таких эпических форм и средств изображения, которые позволили бы воспроизвести полный образ жизни и чувствования персонажей, — таков смысл того процесса, который всё более начал определяться в русской прозе 40–50–х годов. Это не было отходом от критического гоголевского направления, от сущности гоголевской художе ственно — реалистической методологии. Но в исканиях писателей 40–50–х годов выразилось стремление преодолеть специфически гоголевские приемы повествования, дополнить характерные для него способы раскрытия несоответствия между тем, чем являлся человек в действительности и чем он должен и мог бы быть, иными художественными методами раскрытия характеров.
Эпическое в высшей степени было свойственно таланту Гоголя. Об этом свидетельствуют «Мертвые души». Но сатирические формы этой эпопеи, специфические гоголевские приемы повествования, способы изображения и анализа жизни, сыгравшие исключительно важную роль в решении критических, обличительных задач литературы, не могли оставаться единственными формами и способами воспроизведения общественной жизни. Перед литературой второй половины 50–х годов, накануне революционной ситуации, возникали новые задачи, реализация которых не укладывалась в гоголевские формы реалистического письма. Необходимо было широкое, разностороннее и объективное воспроизведение повседневной жизни пробуждавшейся «толпы», идейных, обще ственно — нравственных исканий передовых людей того времени. Сатрхри- ческая стилистика Гоголя, его «необычное», яркое, экспрессивное письмо, остро подчеркивавшее «неразумие» дореформенной России, не могли удовлетворить всех назревших задач. Литература нуждалась и в иных, более спокойных, эпических формах повествования, во всеохватывающем анализе и объяснении действительности, в воспроизведении всей полноты жизни, взятой в историческом движении и изменении. Особенно повысился интерес романа и повести к внутренней жизни человека, к диалектике и формам его мышления и чувствования. Метод Гоголя не исключал психологического анализа. Но автор «Мертвых душ» воспроизводил такие характеры, которые не могли дать широкого простора для развития искусства психологического анализа. Между тем потребность в нем всё более нарастала, что диктовалось и условиями русской жизни 40–50–х годов, и внутренними потребностями совершенствующегося реалистического метода искусства.
Белинский, характеризуя принципы гоголевского повествования, не пользовался понятиями гротеска или гиперболы, карикатуры или заострения, хотя все эти формы есть в причудливом плетении гоголевского рассказа. Критик, не вдаваясь в анализ форм и стиля повествования Гоголя, считал более важным указать на «субстанциальное», общественное значение творчества автора «Мертвых душ». Это необходимо было сделать в первую очередь не только в целях разоружения противников
Гоголя, но и для того, чтобы указать путь русской художественной прозе. Прозаики могли усвоить лишь внешнюю форму гоголевского «забавного» письма, не замечая более глубокого, общественного содержания его творчества. На этой основе высокохудожественный и глубокий гоголевский комизм превращался в «голый» и «поверхностный» сатирический дидактизм и карикатуру, в комизм ради комизма. В живой практике литературного движения 40–50–х годов такие факты явились серьезнейшим препятствием на пути совершенствования повести и романа.
Оригинальность Гоголя выражалась, однако, не только в гениальном «разанатомировании» действительности до «мелочей» и «пустяков», позволяющих понять «противоречие общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом».[613] В высшей степени суще- ственно в оригинальности Гоголя и то, что такое сатирическое анатомирование действительности дано с комическим одушевлением, побеждаемым глубоким чувством грусти. Иначе и не могло быть, если принять во внимание такое вскрываемое Гоголем основное противоречие жизни его времени, если учесть, что комическое у него приоткрывает завесу над трагическим в жизни. Гоголь умеет находить в действительности такие точки, в которых, как говорил Белинский, «комическое сходится с трагическим и возбуждает уже не легкий и радостный, а болезненный и горький смех».[614] Гоголь собрал «в одну кучу» всё безобразное и пошлое и вынес приговор жизни в целом. Для того чтобы художественно синтезировать всё отвратительное, противоположное и враждебное идеалу жизни и разом посмеяться над всем, требовались не только особые формы и способы воспроизведения, анализа и объяснения жизни, но и яркие приемы изобразительности и выразительности. Гоголь сообщил прозе силу «взволнованно — неуравновешенной сатирической и лирической экспрессии, он отказался от пушкинской экономии и строгой сдержанности стиля. Гоголь открыл путь для выражения энергического, страстно — взволнованного отношения автора к изображаемому, продолжив тем самым на новой основе патетические формы повествования.
Гоголевская художественная концепция характеров и всего процесса жизни была проникнута идеями отрицания и критики. Правдиво изображая реальные отношения, она рассеивала господствующие иллюзии о природе этих отношений, расшатывала оптимизм самодержавного по- мещичье — чиновничьего общества, вселяла сомнения в мысли о неизменности основ существовавшего порядка, вызывала горечь и слезы. «Мертвые души» Гоголя были криком ужаса и стыда перед жизнью. Этому служила и вся художественная система писателя. На ее основе мог успешно развиваться, как говорил Герцен в статье «О романе из народной жизни в России» (1857), «роман иронии, отрицания, протеста, а быть может, и ненависти».[615] Автор указанной статьи уловил созревающую необходимость в иной художественной системе, которая позволила бы непосредственно, прямо нарисовать и положительный образ. Как известно, такое новое слово, по мнению Герцена, сказал Григорович своим романом "Рыбаки", в котором автор создал образ положительного героя из народа. Это явилось началом «новой фазы народной поэзии».[616] Статья Герцена — свидетельствовала о нараставшей потребности общества в новой концепции романа, отличной от гоголевской. Необходимость этого становилась всё более очевидной во второй половине 50–х годов, когда самым видным и широко признанным русским романистом стал Тургенев.
7
Преобладающий интерес Тургенева — романиста сосредоточен на облике духовно выдающейся, а иногда и героической личности в ее искания счастья жизни, неразрывно связанных с общественным служением, с исполнением высокого своего долга перед другими людьми. Среди романистов 50–х годов Тургенев ярко выделился сильно развитым, темпераментным гражданским отношением к действительности, что составило одну из характерных особенностей его личности и его таланта, слитых воедино.
Интерес к личности, ищущей смысла своей жизни в общественном служении, в исполнении гражданского долга, оценивающей себя с точки зрения своей пригодности для удовлетворения живых потребностей родины, сформировался у Тургенева в некоторых повестях первой половины 50–х годов («Гамлет Щигровского уезда», «Переписка», «Дневник лишнего человека»), а затем, начиная с романа «Рудин», становится господствующим в его творчестве романиста. В этом отношении Тургенев развивает художественные принципы романа Пушкина и особенно близок Герцену. Подобно Герцену, он большой мастер в разностороннем изображении идеологических, общественно — нравственных исканий героя. Гончарова тоже интересует духовный мир личности. Но в нем он воспроизводит не идейное, философско — моральное и общественное содержание, а показывает историю психологического формирования характера человека под неумолимым воздействием определенного общественного уклада жизни. Здесь он продолжает идти по пути, который впервые был проложен Гоголем. Гончаров, автор «Обломова», трактует общественные типы как воплощение черт характера, того или другого поведения, отношения к жизни, сформировавшихся в недрах определенного социально — экономического уклада. Тургенев же создает ряд общественных типов, выступающих в качестве носителей идейно — общественных, нравственных, философских и политических устремлений. Тургенев — художник, для которого определяющими являются идеи, общественная деятельность, философско- моральные искания личности под воздействием непрерывно меняющихся запросов и потребностей вечно развивающейся, обновляющейся жизни. Поэтому и движущей силой в романе Тургенева прежде всего являются идеи, нравственные и философские убеждения, общественные стремления. Именно эти силы управляют центральными героями Тургенева, определяют их отношение к объективной действительности и к вопросам их собственного бытия. Повышенный интерес Тургенева к идеологической жизни и общественной деятельности составляет особенность создаваемой им художественной концепции характеров и всего процесса жизни. Здесь Тургенев резко выделяется в кругу своих современников, приближается к той концепции жизни, которую создавали прозаики революционно — демократического направления.
