озвучив ее, я ощущаю во рту вкус пепла. Вот так вот использовать Тригга как оружие – это полнейшее извращение памяти о нем, его значения для нас обоих. Но он повсюду следовал за сестрой. А она привела его на смерть из-за того, кто даже не помнит его имени. Холидей не может смотреть мне в глаза. Но Лирия качает головой:
– Это несправедливо, сам знаешь.
– Прибереги свое красноречие для других случаев, дорогая. Ты всего лишь маленькая девочка, воображающая себя героиней. Ты ничего не знаешь обо мне.
– Верно. Не знаю, – говорит Лирия. – Ты изрядно потрудился, чтобы до меня это дошло. Но я знаю, что моя мама умерла в шахтах от рака. Он сожрал ее легкие. Папа думал, это его вина, ведь он не сумел достать нужные лекарства. Я видела, как горе постепенно убивало его. И к тому моменту, как мы выбрались из шахт, он на самом деле был уже мертв. Он ненавидел все вокруг – небо, весь мир, – потому что мама этого видеть уже не могла. Думаешь, она хотела бы такой жизни для человека, которого любила?
– Откуда мне знать? Я никогда не был рабом.
– Когда нас вывели из шахт, нам обещали все, что только можно. А потом я потеряла семью. Почти всю. Ты можешь ныть про свои порезы и царапины, но тебе не понять эту боль. Надо ли было ожесточиться из-за того, что я видела, как моим родным причинили зло? Следует ли винить в этом все миры? Я винила себя. Я винила правительницу. И что мне это дало? – Лирия откашливается. Ее переполняют эмоции. – Ты спрашивал меня, верю ли я в Долину. Не знаю. Не знаю, существует ли она и смотрят ли на меня оттуда мои близкие. Но, по-моему, не важно, могут ли они видеть нас. Важно другое – что мы можем чувствовать их. Помнить их. И пытаться быть в жизни такими же хорошими, какими они нас видели.
Я перевожу взгляд с нее на иллюминатор, за которым клубятся розовые облака.
– Да, Тригга больше нет. Я понимаю, ты чувствуешь себя так, словно тебя ограбили. Но не забывай, он видел в тебе что-то достойное любви, даже если сам ты этого не видишь. В его глазах ты был хорошим человеком, Эфраим. Так что будь таким, если ты любил Тригга.
– Этот человек никогда не существовал. Тригг просто выдумал его, чтобы чувствовать себя лучше.
– Тогда почему ты не убил меня в челноке?
– Я пытался убить. Я нажал на спусковой крючок. Но пистолет был на предохранителе. Тебе просто повезло.
– Ты мог нажать на спуск снова. Но не сделал этого. Ты сохранил мне жизнь.
– И посмотри, к чему это привело.
– Ты все время кого-то изображаешь, Эфраим. Уверен, что не выдумал этот образ, чтобы защититься от лишних переживаний?
Как бы то ни было, сейчас чувства полностью завладели мной. Я смотрю через иллюминатор на корабли, направляющиеся на орбиту, а вижу Тригга в водах Эгейского моря – там мы впервые отдыхали вместе, во время его отпуска. Я помню, как он лежал в гамаке рядом с нашим бунгало и играл на маленькой гитаре. Играл ужасно, но мне нравилось смотреть на бисеринки пота у него на висках и веснушки на его плечах, слушать детский смех человека, которого мир упорно пытался сделать безжалостным. Он был терпелив со мной. Медленно разрушал стены, высившиеся вокруг с тех пор, как мать, взглянув на меня, сказала, что любила своего младшего сына за тысячу кредитов в месяц. Во время того отпуска он сделал мне предложение.
Все хорошие воспоминания о нем оказались в заложниках у кошмара, вызванного его гибелью. Теперь решетки трещат, двери открываются и воспоминания захлестывают меня. Я хочу лишь одного – попрощаться с ним. Чтобы он знал, что он мой, а я – его. Но, сидя здесь и захлебываясь в дерьме собственного производства, я по-прежнему не чувствую ничего, кроме гнева.
Я смотрю на Холидей – и мне нечего сказать. Я не могу извиниться. Слова просто не идут с языка, и все. Точно так же она никогда не извинится, что позволила ему умереть, да и сама себя не простит. Но она видит эту животную боль во мне.
– Он хотел бы, чтобы ты исправил это, – произносит Холидей.
– Я не знаю, где они, – роняю я.
Холидей куда проще говорить о похищении, чем о Тригге.
– Кто этим занимался?
– Синдикат. Со мной контактировал герцог Длинные Руки.
Это ей уже известно.
– Ты сможешь опознать его?
– Да. Но сомневаюсь, что он есть в базе. Он был розой. Высокого – нет, высочайшего класса. Из штата какого-то богатенького золотого. Начинай поиски оттуда. Еще там был черный по имени Горго, явно из военных. Не прямиком из Страны льдов. – (Она делает пометки.) – Как ты думаешь, Холидей, чего они добиваются?
– Это ты мне скажи. Они пока не подавали признаков жизни. И не выдвигали требований.
– Они не убили детей, – говорю я. – Герцог сказал, что они нужны королеве.
– Ты встречался с ней? – спрашивает Холидей.
– Нет. Поговаривают, будто она – черная с Земли, в высоком воинском чине. Но никто ничего не знает точно.
– Что, правда? – Холидей хмурится. – Республиканская разведка уже больше года исходит из предположения, что она алая.
– Алая? – шепчет Лирия.
– Ты думаешь, черные пошли бы за алой? – смеюсь я.
– Есть также вероятность, что они сотрудничают с Сообществом, – говорит Холидей.
– Это вряд ли.
– Почему?
– Герцог был рабом. Он ненавидит работорговцев. Если он и работает на Повелителя Праха, то сам об этом не знает. Это все из-за мирного договора?
– Возможно. – Холидей нервно смотрит в окно. Ну, насколько может выглядеть нервной женщина с головой, похожей на шлакоблок.
– Ждешь кого-то?
– Скажите ему, – обращается к серой Лирия. – Он имеет право знать.
– Знать что? – Я подаюсь вперед. – Что?
– Детей ищем не только мы…
– Шлак меня побери… – Я привстаю с кресла. – Он вернулся? Жнец? – Я смотрю в иллюминатор и чувствую, как вся кровь прилила к сердцу. – Арес?
– Хуже, – говорит Холидей. – Леди Юлия вышла на тропу войны. И она жаждет крови.
– Она на восьмом месяце беременности. Уж извини, что я не трепещу, заслышав ее имя.
Холидей улыбается:
– Она в полной боевой броне атаковала августусовский челнок над Гиперионом, потому что внутри была Лирия.
Я ошеломленно смотрю на нее:
– Я и не знал, что они делают доспехи для беременных.
– Делают.
– Она знает, что это синдикат?
Холидей пожимает плечами:
– Непонятно, что именно ей известно. Она не делится
