Смежил очи, отокрыл. Все так же висел на недрогнувших женских руках золотой пояс, который она теперь, на миг забывши даже о муже, любовала взором. Тяжелый пояс. Мужской. Знак благородства и власти. С капторгами и самоцветами. Паче княжего самого! Глубоко вздохнул, опоминаясь. Бледнота, залившая было чело, теперь, от прилива крови, сменилась жарким румянцем… Пол века пройдет, не забудет он пояса того! Но и многих других зато заставит попомнить!
А у отца Иванова, родителя-батюшки, своя явилась зазноба — к Акинфичам.
Взял под себя Белозерское княжество великий князь Дмитрий. Не по праву взял! Акинфичи подговорили, тот же Свибл! Дак мало того: нынче Свибл обхаживает князя, хочет юную Аграфену Александровну, одну из сестер убитого на Воже Дмитрия Монастырева, сватать за Ивана Андреича Хромого, хоть и думного боярина, а старика, уже за сорок летов, вдовец! А главная-то зазноба в том еще, что в приданое хотят забрать волость Ергу на Белоозере, огромную волость! Опять же не по праву! Малолетние братья Мити Монастырева, Иван с Василием, останут ни с чем. Лишает их вотчины Иван Хромой! Всеволожам в том — обида кровная, родичи все же!
Так-то сказать: по младости Вани с Васей опекуном обоим белозерскому князю быть. Но князь, Федор Романыч, вместе с сыном Иваном убиты на Дону, остался малолетний внук, Костянтин. Но его-то москвичи и свели с удела! И все повторяется, как некогда с можайским ихним родовым княжением!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
А у Дмитрия Иваныча… А у Дмитрия Иваныча голова об одном болит: где взять серебра для Орды! Давеча, после победы на Дону, свою монету затеяли чеканить, и то все дымом с Тохтамышева разорения. На этом и задумал сыграть — и сыграл! — Федор Свибл.
— Дак вот, княже! — Свибл опасливо смотрит в хмурый княжой лик.
Митрий-князь раздобрел опосле всего того, пакости той татарской, да не по-доброму раздобрел, вишь! И мешки под глазами… Детей-то делат, однако! Молод ищо, авось и оклемает опять!
На всякий случай присматривался Свибл и ко княжичу Василию. Мал, десять летов давно ли и минуло, дак ежели, не дай Бог… А что ежели? Отрок княжой на все масленые подходы только супит взор да таково-то поотмотнет головою… "Да! Не полюби я ему, — думает Свибл, — дак у князя ребят-то полон короб! Не на тебе одном, Василыошко, свет-от клином сошел! Ето батька твой был един как перст, а тут — из кого хошь выбирай!"
Вышел княжич. А то все стоял упрямо, слушал речи Свибловы да родительские. И не цыкнешь, и не выгонишь наследника-то! Полегчало Свиблу без отрока. Вольнее баялось с князем Дмитрием на одинку.
— С Белоозера, княже, ноне можно собрать гривен… гривен… Ежели новогородского серебра… — прикидывает Свибл, вслух называет сколько. Смотрит опять, по нраву ли пришло сказанное?
Беседа идет в покое княжом. На правах близкого друга сидит, как равный с князем, на лавке единой за столом дубовым, несокрушимым, браною скатертью на шестнадцать подножек, тканною коломенскими мастерицами, покрытом, за оловянным жбаном с легкою медовухой. В мисках глиняных — привозной изюм, морошка, брусница… Обеднял князь! Зело обеднял! Ни ковров ширазских, тех, прежних, да и ел, почитай, на серебре всегда да на белом, из далекого Чина привозимом, как-то и не выговорить слова того… Черепок-то аж просвечивает насквозь, чисто стекло. А одначе глина! И синими узорами писан: там и птицы, и люди, и богомерзкие змии, и домики чудные, каких на Руси не бывало ни-коли… Да-а-а…
В слюдяное оконце, писанное травами, течет разноцветный гаснущий закат. Великая княгиня Евдокия вносит на серебряном круглом аварской работы подносе узкогорлый, серебряный чеканкою искусной покрытый кумган с чарками двумя, ставит с поклоном. Боярин встает, кланяет княгине, благодарит, а сам и тут проверяет настороженным быстрым промельком: каково-то глянула на него супружница Князева? Жена в постели такого мужу может набаять — тремя Думами не пересудишь! Но вроде бы Евдокия добрее к нему первенца Князева… Пока береженое фряжское разливают по чарам, мыслит, прикидывает Свибл: сейчас ли сказать али погодить? Да таково-то складно бы! На Белоозере надобен свой глаз, свой человек, не то и серебра того не соберешь, а тут таковое-то дело! И, решась, при Евдокии, в ноги князю челом:
— Не обессудь, княже! Просьба у меня великая к милости твоей! Не у меня, у всех нас, всем родом молим. Брату, вишь, Ивану Хромому невесту приглядели мы, вси родовичи. Оно, вишь, с приданым ейным, с Ер-гого волостью, будет у нас, у тебя, княже, свой муж на Белоозере! А Иван, хоша и возрастием не юн, но на рати стоял, на Дону бился без пакости, плечи не показывал ворогу и боярин, тово! Мыслим, добрый будет муж Аграфене! Дак благослови, княже! Будь сватом и отцом родным! Всему нашему роду!
Говорит Свибл, а сам краем глаза на великую княгиню и в поклоне ей, мол, княгинюшка, помоги и ты, осчастливь согласием!
А Евдокия не ведает, медлит. Девушку бы нать спрошать переже! Хоть и то, что воля родителева, а тут как сказать? Княжая воля! Дмитрий молчит связанно, сопит. Обадили, окружили его Акинфичи, обстали, яко медведя, и не уйти уже, и Белоозеро надобно, ох как надобно в днешней-то трудноте!
— Баяли с Аграфеной? — прошает грубо и прямо.
— Дак, княже… Так-то сказать, и баяли! Да у девицы какой ум? Краснеет да молчит! Как старшие поставят, так и будет! Жениха какого иного нету у нее! — досказывает Свибл торопливо, почуя малую промашку свою. Не корова все ж, да и волость Ерга — жирный кус! Всеволожи, верно, проведали уже! Поди, землю роют, князю в уши невесть чего и на-баяли! И надобно теперь, сейчас настоять, выстоять, на коленях вымолить… Неволею принудить князя великого! Дмитрий Иваныч сватом — кто станет противу?
А у Дмитрия забота одна — ордынское серебро. И не корова, не телка, а продали, запоручили девушку за маститого боярина, за вдовца, за строгого, как насказали невесте, хозяина, что и сохранит, и охранит, и прибавит добра того родового. А что хромой — кличка та пристала сызмладу, когда повредил стопу, упавши с коня, — дак не плясать же ему! Куда ехать, дак на коне верхом, в седле сидит — загляденье! А и так крепкий мужик, ражий муж, в полной силе еще, сумеет удоволить молодую жену!
Так вот, в обход, в обход Всеволожам и получил Ергу с молодою женою в придачу Иван Андреич Хромой, тем сугубую зазнобу сотворив старшему Всеволожу.
Но хоть и по Князеву слову решалась свадьба та, но не на князя Митрия огорчился сердцем Дмитрий Александрович Всеволож. На князей не обижаются, не то волостей ся лишить придет! А вот на Акинфичей и пуще всех на возлюбленника княжого Федьку Свибла огорчился сурово.
Единожды на сенях столкнулись нос к носу, и такое подступило! От укоризн едва не дошли до кулаков. А и тут княжая спесь токмо и удержала Дмитрия Всеволожа. Зазорно показалось драться не оружием, а пястью, подобно смердам.
Свибл тоже понял, криво усмехнулся, оправил потревоженный соперником зипун вишневого рытого бархата, прошел мимо, высоко задирая плечи…
Вечером баял князю Дмитрию Иванычу о безлепой сшибке на сенях, иного, небылого, прибавляя из лиха. Великий князь слушал хмуро, сопел. Подумал, головой отмотнул:
— Дмитрий Всеволож по роду из князей, из Рюриковичей! Дрался на Дону, в передовом полку. Что ж я героя чести лишу? Тебе головой выдам? Что тогда старшая дружина скажет? Безделицу молвишь, Федор! — осадил.
Хотя Белоозеро, почитай, из рук Акинфичей им получено, — ярился опоеле Свибл. И то, что младшего брата, Ивана Хромого, наградил молодой женою да волостью Ергой в придачу, — вся ли плата, княже, за огромный Белозерский удел? Гневен был Федор, но сдержал себя на сей раз. Князя раздражить — себе навредить. А и Всеволожи стоят костью в горле. У брата Дмитрия Всеволожа, у Ивана Лексаныча, вишь, волости под Переяславлем, ближе некуда! Впору друг у друга скотину с чужих полей гонять да дружине на пожнях кольями биться!
И вот еще для чего надобна вышняя власть: чтобы господа бояре, забывши про общее дело, не разодрались друг с другом и не изгубили страну. Не предали запустению язык и землю Русскую. Всегда надобен, во все века, князь ли, царь, — глава! И от Господа чтоб! В роду едином! Митрополит Алексий, покойник, понимал таковую нужу хорошо. Понимали ли это, становясь боярами, принятые, пришлые, смоленские и литовские княжичи?
Дмитрий был прост, и это, как ни странно, помогало непростому делу объединения страны. Ссорились и при нем. Но взаболь натравить князя одним на других — было трудно. Посопит, похмурит брови да и промолчит. Понимай как знаешь! И вчерашние вороги нехотя, да смиряли взаимную прю. Так было часто. Хотя и не всегда. До сей поры нет-нет да и вспоминается Дмитрию неправый суд над Иваном Вельяминовым, тем паче что и погибший тогда в одночасье великокняжеский младень нет-нет да и восстает перед очи.
О ссоре Акинфичей с Всеволожами Дмитрий не то что забыл, а — отодвинул ее от себя. Не тем голова полнилась. Серебра для Орды требовалось все больше и больше. Федор Кошка безвылазно сидел в Сарае, и приходило, пришло нынче то, о чем вчера еще и думать было непереносно Дмитрию. Приходило старшего сына Василия отсылать в Орду.
