еще одно свидетельство, как ни странно, связанное с историей русского книгопечатания.
Я успокоил Ниткина, что не вижу здесь ничего странного, поскольку в ходе расследования судьбы библиотеки московских государей уже не раз упоминалось имя первопечатника Ивана Федорова.
– Тем лучше, вам легче будет понять, о чем пойдет речь, – довольно сказал Ниткин. – Как известно, сразу после отъезда из Москвы Ивана Федорова его дело продолжили Андроник Невежа и Никифор Тарасиев, в 1568 году напечатавшие в Москве Псалтырь. Некоторое время спустя их неожиданно вызвали в Александрову слободу, где они и возобновили книгопечатание. Есть основания предполагать, что здешняя типография существовала до 1582 года – сохранилось свидетельство об этом папского посла Антонио Поссевино. Таким образом, александровская друкарня Андроника Невежи и Никифора Тарасиева проработала почти полтора десятка лет, однако к настоящему времени сохранилась только одна Псалтырь 1577 года – на ее выходном листе точно указаны место и дата выпуска: «Составися штанба сия еже есть печатных книг дело богом спасаемом и тезоименитом в Новом граде Слободе, в лето седьмь тысяч восемьдесят четвертое».
– Неужели за столько лет в этой типографии больше ничего не напечатали? – выразил я недоумение.
– Сохранилось сообщение семнадцатого века, что в разные годы здесь были изданы часовники, апостолы, евангелия и прочие церковные книги. Но ведь их можно было печатать в Москве, под наблюдением митрополита. Спрашивается – зачем потребовалась Грозному типография здесь, в Александровой слободе, где он в то время постоянно обитал?
Не дождавшись моего ответа, Ниткин высказал свое предположение:
– Не использовал ли царь александровскую типографию в борьбе со своими противниками вроде Стефана Батория? Известно, что тот имел походную типографию, в которой печатал так называемые «разметные письма», направленные против Грозного. Не организовал ли и Грозный нечто подобное в Александровой слободе? А для деятельности такого рода нужна не только типография, но и возможность цитировать русские и западноевропейские хроники, произведения видных церковных авторов. Не была ли для Грозного таким источником библиотека московских государей, которую он перевез сюда из Москвы?
Очередная версия Ниткина показалась мне заслуживающей внимания, но возникало сомнение: как получилось, что ни одно из этих посланий Грозного не дошло до наших дней?
У Ниткина и на этот счет было свое объяснение:
– Во-первых, они имели сиюминутную ценность, поэтому их не берегли. Во-вторых, их опасно было хранить в Ливонии, где они в основном распространялись. Ну и, в-третьих, если они попадали в руки приверженцев Стефана Батория, то тут же уничтожались. Осталось свидетельство Михаила Гарабурды, который сообщал Грозному, что «во многих немецких городах ходят от царского имени бранные письма, весьма оскорбительные для польского короля». Ясно, что такие письма не отличались вежливыми дипломатическими выражениями, а с помощью типографского станка их можно было распространять по всей Европе.
Свидетельство писаря Литовского княжества Михаила Гарабурды, имя которого уже упоминалось в ходе нашего расследования, прозвучало для меня убедительно. Но тут Ниткин выдвинул еще одно предположение, с которым я никак не мог согласиться:
– С учетом всего сказанного сам собой напрашивается вопрос – на пустом ли месте в 1569 году заработала здесь типография Андроника Невежи и Никифора Тарасиева? Не в Слободе ли по велению Грозного возникла и первая русская типография, где были напечатаны анонимные книги? Основоположник русского книгопечатания Иван Федоров вполне мог начать свою издательскую деятельность именно здесь, в Александровой слободе. В старой писцовой книге место, где сейчас стоит церковь Богоявления, а раньше находилась типография Андроника Невежи, названо «печатной Слободкой, что бывал Глинский двор». Трудно сказать, когда появилось это название, но деталь выразительная – типография стояла на дворе ближайших родственников Грозного по материнской линии. Еще до переезда сюда в 1564 году царь постоянно наведывался в Слободу, мог здесь заметить Ивана Федорова, лично контролировал работу его первой друкарни, а уж потом повелел построить более совершенную типографию в Москве.
Я вынужден был сказать Ниткину, что хотя его версия в целом выглядит основательно, однако более достоверно предположение, что первые опыты книгопечатания Иван Федоров сделал в Троице-Сергиевом монастыре, под руководством Максима Грека.
– Обе эти версии имеют одинаковое право на существование, – не стал спорить Ниткин. – Однако вы должны согласиться, что если после отъезда Грозного из Слободы здесь осталась царская типография, о чем имеется свидетельство Поссевино, то с такой же долей вероятности тут могла остаться и царская библиотека.
При всем моем старании быть беспристрастным судьей я не смог возразить Ниткину, и он приступил к изложению следующего свидетельства:
– Ясно, что такую ценность, как библиотека московских государей, Грозный хранил в подземном тайнике, недоступном огню и прочим напастям. О том, что такие подземелья имелись в Александровском кремле, остались свидетельства не только в легендах и преданиях, хотя и они своеобразно отражают исторические факты, но и в воспоминаниях современников Ивана Грозного. Так, опричник Генрих Штаден писал о подземном ходе, которым можно было на тройке коней проехать из кремля к реке Серой и в Старую слободу. Другое свидетельство, более позднего происхождения, оставил духовник учрежденного в кремле Успенского собора иеромонах Корнилий, почти двадцать лет руководивший здесь строительными работами. Сохранилась монастырская «сказка», поданная Корнилием московским писцам в 1675 году, в которой он сообщал, что под Успенской церковью имеется «погреб с выходом. Над погребом палатка же кладовая». В монастырской описи, составленной спустя два года, под третьим номером был упомянут «тайник» – вероятно, тот самый, о котором сообщал корнилий и отрезок которого мы обнаружили с вами в прошлом году…
Здесь я опять возвращаю читателей к событиям, описанным в повести «Преступление в Слободе». Тогда, в ходе расследования сугубо уголовного преступления, было случайно найдено подземелье, ведущее в Александровский кремль. Но это – совершенно другая история, вернемся к показаниям Ниткина, построенным на документальных свидетельствах.
– Уже в начале этого столетия в Александрову слободу приезжали специалисты Российской Академии наук с конкретным заданием найти вход в кремлевское подземелье. С помощью служителей Успенского монастыря им это удалось, они проникли в подземелье, но на другой день по указанию Синода были выдворены оттуда.
Я удивился, почему специалисты Академии вдруг попали в такую немилость. Ниткин объяснил, не вдаваясь в подробности:
– Вероятно, у церкви, как и у государства, есть свои, церковные тайны, которые до поры до времени нельзя разглашать. После революции, с 1919 по 1926 год, когда в бывшем монастыре открыли краеведческий музсй, судя но всему, именно по этому отрезку подземелья длиной в сто метров водили экскурсии. Но и на этот раз сработал какой-то непонятный механизм и вход в подземелье был замурован, а с годами забыли и место его
