палате больницы. Нижняя губа разрослась до ужасных размеров и чуть ли не перекрыла весь подбородок – создавалось впечатление, словно кто-то с силой схватил и потянул её вниз, рьяно пытаясь оторвать. Кожи над левой бровью не было, Женя увидел плоть через прилипшие к лицу волосы. Она не была розовой, она была КРАСНОЙ, потому что всё лицо было КРАСНЫМ. Кровь протекала меж зубов, вытекала из носа, головы, разбитых губ – отовсюду, откуда могла вытекать. И она так ужасно блестела под светом ламп… Впервые от вида крови Женю замутило, а больше всего на свете захотелось никогда не смотреть на то чудовище, что к нему подходило.
Но это была Катя. Этим чудовищем была Катя, её серые глаза не могли обмануть. Только у Кати были глаза ангела, которые с другими не перепутаешь.
Женя забыл обо всём – о Рэндже, о Святцах, о хриплом «Помогите» придавленной девушки – и пошёл навстречу к Кате, хотя смотреть на неё было не то что противно – омерзительно. Как бы он ни старался найти в ней былую красоту, натыкался лишь на урода, при создании которого Бог изрядно позабавился. Если у неё ещё и сломан нос…это останется на всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь когда-то красивая женщина останется уродиной, нужной лишь молоденькому мальчику, годящемуся ей в сыновья, и обычному, пусть и умному псу.
Нет. Ни один мудак, ни одна тварь не сможет выбить из неё всю красоту. Хватит нести бред!
Женя подошёл к Кате и мягко остановил её, взяв за запястья. Она перестала идти, но лишь потому, что ей преградили путь. Отпусти Женя её руки, она вновь зашагает, так и не поняв, что произошло.
– Господи. – Он накрыл её лицо ладонями – лицо урода, лицо красавицы, лицо Кати. – Кто с тобой сотворил такое? Кто?
Серые глаза не отрывались от невидимой точки. Воздух гулял меж разбитых губ, организм продолжал функционировать, но вот с сознанием что-то случилось. Катя одновременно находилась и здесь, и не здесь – где-то очень далеко, там, где, должно быть, она играет с Мишей и слушает, как интересно он провёл день в детском садике. Не кровь, не разбитое вдребезги лицо, ничто не испугало Женю так, как этот пустой взгляд. Так могут смотреть психически больные, мертвецы, сумасшедшие, но только не Катя, только не её глаза. Это неправильно, так не должно быть, это…неправильно. Подобное встречается только в фильмах и книжках, так что нет, Катя не могла так смотреть. Не могла и точка. Вот сейчас она переведёт взгляд на него, улыбнётся, скажет, что всё хорошо, и…
Ничего не произошло. Катя всё так же смотрела за плечо Жени, и по всему её виду было понятно, что сейчас она мало что соображает.
– Господи, – вновь прошептал Женя и обнял её. Когда она подалась его движениям как тряпичная кукла, он почувствовал, как к глазам подступают слёзы. На несколько секунд зажмурился, только сейчас осознав, что измазывает кровью свою белую футболку. Да и плевать. Теперь уже ничто не будет страшнее, чем пустой, отсутствующий взгляд серых глаз. Где-то Женя читал, что примерно с таким же взглядом солдаты возвращаются с войны и навсегда оставляют частицу себя там, на поле боя, где им приходилось выдавливать врагам глаза и зарубать их штык-ножом, потому что автомат переклинивало, а времени разбираться с ним не было.
– Я вытащу нас, Катюш. Просто следуй за мной, я что-нибудь придумаю, обещаю. Всё будет хорошо.
Он поцеловал ей в окровавленную макушку и отпрянул, хотя отдал бы всё на свете, чтобы обнимать Катю и прижимать к себе, пока её руки не лягут на спину в ответ на его объятия. Женя уже чувствовал пощипывание в глазах, чувствовал, что вот-вот заплачет, но он не мог себе этого позволить. Нет, только не сейчас. Не в тот момент, когда Катя нуждается в нём больше всего.
Он нашёл её ладонь, переплёл свои пальцы с её пальцами и уже собрался зашагать вместе с ней по коридору, когда этажом выше раздался взрыв. Катю швырнуло в Женю подобно манекену, её руки даже не поднялись, всё так же висели по бокам бесполезными верёвками. Женя заскользил по полу, сам чуть не упал, но даже когда всё успокоилось, он продолжал прижимать к себе Катю точно так же, как отец – свою любимую дочь. Вновь раздались крики, которые прекратились после череды выстрелов, где-то совсем рядышком были слышны глухие удары по человеческому телу, а в воздухе плавал отвратительный запах жарящегося мяса. Мяса, которое могло говорить, мыслить, мечтать, любить, ценить и ненавидеть.
Но был и ещё один звук. Он выделился среди всех остальных своей резкостью и тем, что был до жути знакомым. Женя е раз слышал подобное в своём house.
Звук упавшего шкафа. Только сейчас он был чуть приглушён, потому что упал на тело. Если быть точным, два тела, одно из которых ещё могло дышать.
– Постой здесь, хорошо? Никуда не уходи. Я почти сразу же вернусь, кому-то нужна помощь. Не уходи без меня.
Катя не ответила. Она и не могла ответить – её глаза покинула всякая осмысленность происходящего, а губы беззвучно шевелились, нашёптывая какие-то слова. Женя с трудом, с большим трудом отлип от Кати и перестал смотреть на неё (Господи, что же с её лицом? Неужели она навсегда останется такой?). Он тут же побежал к дверному проёму, возле которого изначально остановился, и облегчённо выдохнул, когда увидел, что лежащая в самом низу девушка до сих пор жива – её веки медленно поднимались и опускались. У неё, должно быть, переломано минимум четыре ребра, только если они не способны выдержать вес одной громадной женщины и деревянного шкафа.
– Я здесь, сейчас помогу, – сказал Женя, не зная, слышат его или нет. Словам он предпочёл действия. Не медля ни секунды, схватился за шкаф и потянул его вверх, максимально напрягая бицепсы. Почти сразу понял, что так ничего не добьётся, опустился на колени, схватился за те же места, только другим хватом – ладони направлены вверх, здесь уже помогут мышцы всего тела, так что вес шкафа будет напрягать не только руки. Джинсы заскользили по полу, подошвы вовсе превратились в лезвия коньков, прорезающих лёд. Судя по всему, женщине сверху вспороло брюхо, а один из осколков разорвал руку. Именно в этой комнате прогремел один из взрывов. На полу валялись осколки гранат, детонировавших либо оттого, что кто-то наступил на растяжку, либо по команде, либо был определённый механизм, позволивший гранатам взорваться в назначенное время.
Ничего из этого теперь не имело значения. Под всей громадой сейчас находился
