Лидия Анисимовна очень горевала о своих хозяевах и в молитвах поминала их. Особенно Зинаиду Николаевну жалела, она рассказывала, что та была очень нервная, еще при Всеволоде Эмильевиче, пока не забрали его, все плакала, убивалась. Лидия Анисимовна все спектакли смотрела, ее всегда в театр приглашали, в первом ряду усаживали, только спектакль «Наташа» ей увидеть не пришлось. Запретили! Когда узнала Зинаида Николаевна, что Наташу она играть не будет, вернулись они с Всеволодом Эмильевичем из театра, так Зинаида Николаевна все плакала, все кричала: Я, говорит, Сталину самому напишу, все расскажу, как тебя травят, работать не дают, задушить тебя хотят, я ему все расскажу! А Всеволод Эмильевич уговаривал ее: не надо, говорит, не пиши, очень тебя прошу, не пиши, все равно, говорит, не поможет. А когда пришли за Всеволодом Эмильевичем[139], перевернули все вверх тормашками, уводить его стали, а Зинаида Николаевна встала поперек дороги, загородила собой Всеволода Эмильевича, руки крестом раскинула: Не пущу, говорит, меня лучше заместо него берите, а его не трожьте! Я за него пойду! А тот, который главный у них, отстранил ее: мы, говорит, невиноватых не берем! И увели Всеволода Эмильевича. А она как на пол грохнется, кричит, головой об пол бьется. Лидия Анисимовна двумя руками голову ее держала, боялась очень, чтобы она голову не разбила. И с той поры каждую ночь Зинаида Николаевна плакала и кричала. Лидия Анисимовна бегала к ней по коридору из своей комнаты, что у кухни, уговаривала ее. А в ту ночь, как убили Зинаиду Николаевну, та долго не ложилась, облигации достала, пересчитывала их, в доме денег ни копейки не было, утром за продуктами не с чем было идти. Зинаида Николаевна решила заложить облигации. Так и остались на столе в ее комнате, воры и их не забрали… А накануне, как раз за день, как убить ее, приходили те, которые делали обыск. «Вещички, — говорят, — кое-какие Всеволода Эмильевича забрать надо». На дверях кабинета его печати висели, они же повесили, а тут печати сломали, в комнату вошли, на балкон зачем-то дверь отворили, на балконе что-то искали. А, когда уходили, дверь на балкон и забыли запереть, Лидия Анисимовна видела это, хотела она им сказать, да побоялась. Воры через балкон и пробрались… А Зинаида Николаевна, кончила когда с облигациями возиться, легла, свет погасила, ну и Лидия Анисимовна тоже легла, заснула, только слышит она посреди ночи, Зинаида Николаевна как закричит, да страшно так, дурным голосом. Вскочила Лидия Анисимовна, никак в темноте в шлепанцы ногой не попадет, так босая и побегла: иду, говорит, иду. Бежит по коридору, со сна на стены натыкается, а в комнате у Зинаиды Николаевны свет горит. А из комнаты навстречу ей двое мужчин выходят, только успела Лидия Анисимовна заметить, на одном брюки вроде бы коричневые были, как ее стукнули по башке, она и выключилась. Очнулась в больнице уже, обритая. Соседка по лестнице приходила, тоже домработница. «Зарезали, — говорит, — хозяйку твою, ножом искололи всю и ничегошеньки забрать не успели: облигации на столе как лежали, так и лежать оставили, и кольца, и часы золотые, и браслет на тумбочке у кровати оставили, и с вешалки ничего не сняли! Через парадную дверь вышли и дверь не захлопнули, прикрыли только…» А когда выписали Лидию Анисимовну из больницы, так вскорости ее и посадили. Поначалу все допытывались, узнает ли она тех двух убийц, если встретит вдруг ненароком на улице где, или в метро, или фотографии ей показать? Да как же она узнать может, когда в личность-то она их не видела! Свет-то им в спины бил, а она бежит, под ноги глядит, не споткнуться бы, только и успела заметить, что на одном брюки вроде бы как коричневые, а ее по голове, она и выключилась… А теперь про Всеволода Эмильевича да про Зинаиду Николаевну спрашивают…
А Сырцову Асю, жену расстрелянного председателя Совнаркома РСФСР и возлюбленную Отто Юльевича Шмидта, знаменитого полярника, чье имя в те годы гремело, на допросы больше не вызывали, с ней все было кончено, и участь ее была предрешена.
Об Асе мне рассказывал еще Павел Филиппович Нилин. Он начинал свою литературную деятельность в Новосибирске, а Ася там работала в редакции журнала «Настоящее», и все молодые писатели были в нее влюблены, надо-не надо бегали в редакцию, очень уж она хороша была — высокая, стройная, с копной каштановых волос, — Анна Сергеевна Попова. Она работала под своей девичьей фамилией, и Павел Филиппович даже и не знал, что она жена первого секретаря Сибирского крайкома партии Сырцова. Раз он наткнулся на него в редакции: сидит у Асиного стола — Нилина даже ревность взяла. «Никак рассказик принес, не знал я, что ты литературой балуешься?!» — говорит Павел Филиппович, они встречались на разных заседаниях и собраниях. Время было — двадцатые годы: партийная бюрократия еще не успела созреть, у входов в крайком, в обком милиционеры еще не были поставлены, пропусков не требовалось, чтобы поговорить с партийными руководителями, красные ковровые дорожки им под ноги еще не расстилали, проще все было как-то. А Сырцов отвечает Нилину: «Да нет, пока еще не начинал вроде бы писать. Это я за женой зашел, вместе домой пойдем, прогуляемся». А тут Ася и входит…
Потом Сырцова перевели в Москву в ЦК, потом он стал председателем Совета Народных Комиссаров РСФСР, кандидатом в члены Политбюро, казалось бы, карьера состоялась. Но был он, видно, человеком думающим и позволял высказывать вслух свое мнение, а мнения его не вполне и не всегда совпадали с «генеральной линией», которую проводил товарищ Сталин. И так получилось, что и Ломинадзе, первый секретарь Закавказского крайкома, в своих выступлениях был в чем-то солидарен с Сырцовым. Существовали и другие причины, которые вызвали недовольство Сталина. Оба эти товарища были сняты со своих постов, исключены из ЦК и позже обвинены в создании «право-левацкого блока»! Еще когда готовился «процесс 16», когда сидел уже на Лубянке Каменев, Ломинадзе стал получать стенограмму его допроса, Сталин любил в те годы посылать стенограммы допросов тех, кто уже сидел, тем, кто будет сидеть! В стенограмме этой поминалось о частной беседе Каменева с Ломинадзе, которую они вели на отдыхе… А тут еще был прием в Кремле металлургов, и Ломинадзе присутствовал на приеме как секретарь Магнитогорского горкома. Сталин сделал вид, что он не знает Ломинадзе, и не ответил на его приветствие. И Ломинадзе понял, что лучше самому покончить с собой, чем ждать, когда покончат с тобой. Он застрелился в машине.
Видно, к этому же выводу пришел и Сырцов: он повесился. Но ему не повезло, Ася вернулась домой раньше времени и вынула его из петли еще живым…
Ася рассказывала Але и Дине, что в последние годы Сырцов очень изменился: стал мрачным, молчаливым, подозрительным. У нее в то время был уже роман с Отто Юльевичем Шмидтом, тот очень любил ее, хотел на ней жениться, но она медлила уходить от Сырцова, боясь, чтобы это не убило его. Потом его арестовали, расстреляли как врага народа, а ее сослали в лагерь для членов семей. Дали три года. Она не очень отчаивалась: Отто Юльевич ей писал, что любит ее и ждет. Надеялась, что он ее раньше срока освободит, — он ведь бывает на всех приемах в Кремле, Сталина видит, Сталин его любит…
