Видно, к этому же выводу пришел и Сырцов: он повесился. Но ему не повезло, Ася вернулась домой раньше времени и вынула его из петли еще живым…
Ася рассказывала Але и Дине, что в последние годы Сырцов очень изменился: стал мрачным, молчаливым, подозрительным. У нее в то время был уже роман с Отто Юльевичем Шмидтом, тот очень любил ее, хотел на ней жениться, но она медлила уходить от Сырцова, боясь, чтобы это не убило его. Потом его арестовали, расстреляли как врага народа, а ее сослали в лагерь для членов семей. Дали три года. Она не очень отчаивалась: Отто Юльевич ей писал, что любит ее и ждет. Надеялась, что он ее раньше срока освободит, — он ведь бывает на всех приемах в Кремле, Сталина видит, Сталин его любит…
А в это время лагерь пополнился новой партией жен. Среди них были жены крупных военачальников Тухачевского и Уборевича, была жена известного фельетониста «Правды» Сосновского, тоже расстрелянного. Ася знала их в лицо по вольной жизни, они встречались на приемах, в театрах, но знакомы не были, да и здесь в лагере она с ними не общалась: они держались замкнуто, своим кругом.
В 1938 году Асю вдруг вызвали с вещами и повезли в Москву. Поначалу она обрадовалась: решила, это Отто Юльевич ее освободил досрочно и она сейчас приедет и окажется в его объятиях. А оказалась она в Сухановской тюрьме, что славилась своими изощренными пытками. Там самое страшное и началось…
От Аси требовали признания, что она является членом террористической группы жен врагов народа, что в эту группу входят жены Тухачевского, Уборевича, Сосновского; что они решили мстить за своих расстрелянных мужей и собирались уничтожить членов правительства! Поначалу она сопротивлялась. Ее стали бить, потом — пытать… Она от боли теряла сознание. Ее обливали водой, опять мучили. Сидела она в одиночке. Тюрьма помещалась в бывшем Сухановском монастыре. Келья-камера, в которой она сидела, была узкой — каменный гроб! У нее начались галлюцинации. Слуховая и видовая галлюцинации — ее бьют, пытают, задают вопросы, требуют подписать протокол, потом бросают в этот каменный гроб и тут все начинается сызнова, она проигрывает все одну и ту же пластинку, все те же вопросы, те же издевательства! Ей начало казаться, что она сходит с ума! Она не выдержала и стала соглашаться со всем, что от нее требовали.
А теперь требовали детализировать сценарий: где встречались жены-террористки, кого хотели первым убить? Ася плакала, она ничего не могла придумать. Она не обладала фантазией. Следователь стал сам ей подсказывать. — Где встречались? — На Тверском бульваре, на скамеечке, напротив Камерного театра. Ася соглашалась, — да, да, конечно, на Тверском бульваре, на скамеечке, напротив Камерного театра. Неправдоподобно?! Анекдотично даже получается, но какое это имело значение!.. Теперь надо было решить, с кого хотели начать мстить? — С Молотова, — подсказывал следователь. — Да, да, с Молотова, — соглашалась Ася. Потом, когда Ася вызубрила сценарий наизусть, начались очные ставки с каждой из жен. Ася рассказывала, что это было самое мучительное, она не могла им смотреть в глаза, но она знала, что если она не будет говорить то, что ей приказано, ее опять будут мучить. Конечно, те женщины все отрицали они считали, что она сошла с ума, что все это бред. Их уводили. Проходило какое-то время, и снова очная ставка, и теперь они уже, не глядя Асе в глаза, говорили, — да, да, на скамеечке, на Тверском бульваре, напротив Камерного театра… Потом следствие было закончено. Теперь Ася ждала решения своей судьбы.
Порой она забывалась, начинала прихорашиваться, расчесывала свои каштановые короткие кудри, наматывала их на пальцы, укладывая локонами, рассказывала о своем романе с Отто Юльевичем. Потом снова впадала в отчаяние…
Дина поначалу относилась к Асе с некоторым недоверием, уж очень та откровенно обо всем говорила. Дина заматерела в тюремных делах. Но Ася была так искренна, так по-женски беспомощна и в таком отчаянии, что Дина поняла — той просто страшно было унести все с собой и ни с кем не поделиться!.. И потом еще как-то в общем разговоре Дина помянула, что Фотиева (секретарь Ленина) была завсегдатаем их дома, дружила с ее матерью, а Ася очень уважала Фотиеву, та была для нее олицетворением партийной совести, и Ася умоляла Дину, когда ее освободят, рассказать все Фотиевой, сказать, что она, Ася, ни в чем не виновата[140].
…Аля уже давно не сидела у двери, не ждала, что ее вот-вот выпустят. Она начинала понимать, что, попав сюда, выбраться отсюда совсем не просто. Но она все еще продолжала дивиться. Она верила и не верила Асе. Как-то не укладывалось в голове все это! Казалось каким-то чудовищным вымыслом наподобие «Дома Эшеров» Эдгара По, только на русский, на Лубянский, манер. Кафку она не успела прочитать, его книга «Le chateau»[141] так и осталась лежать в Болшево, на даче; она никак не могла войти в эту книгу, да и не очень-то ей хотелось…
Потом, когда Аля пройдет полный курс обучения, она скажет и не раз повторит это в письмах, что все дела были плохо скроены, но очень прочно сшиты! И дело «жен-террористок» было хоть и плохо скроено, да слишком прочно сшито…
Но мы еще ничего не знаем о третьей сокамернице Али — о Дине Канель, о сестрах Канель, а Але суждено будет сыграть в их жизни огромную роль: она соединит их на Лубянке живую с живой, потом, когда выйдет на волю, мертвую с живой…
Сестрам уже не судьба будет свидеться с той самой роковой ночи на 22 мая 1939 года, когда Дина, только что вернувшись из гостей и еще не успев скинуть лодочки на высоких каблуках, услышала звонок и открыла дверь. Ей предъявили ордер на арест Ляли. Ляля уже лежала в постели, она очень устала, ей приходилось много работать, так как ее мужа арестовали, а у нее было двое сыновей. После того, как увели Лялю, оставшиеся эмгебешники предъявили ордер и на арест Дины. Они так ее торопили, что не дали переодеться и сменить туфли, и она сбежала со второго этажа, стуча по ступенькам каблучками… Но она еще вернется туда, на Мамоновский, уже, правда, не в свою квартиру, а в коммунальную, где ее муж Адольф будет жить в самой маленькой комнате, воспитывая сыновей Ляли, ухаживая за старой бабкой и теткой Дины…
Аля мне говорила про младшую, про Лялю, что более прелестного существа она не встречала, хотя тюремная камера и не красит женщину. А про Дину сказала:
— Никто не был там так близок мне душевно, как Дина!..
Рассказ о сестрах Канель уведет нас несколько в сторону от Али, но, я думаю, читатель меня простит, ибо рассказ этот будет не только о сестрах Канель, но и попытка того времени, и попытка тех обстоятельств! А человек не может жить вне времени, вне обстоятельств, и читатель, тот, который не обдержан знаниями, поймет, что Аля с ее судьбой не была исключением, что была она всего лишь одной из…
