— Ладно, — людоед вытянул руки. – Снимите наручники.
— Не, не снимем, — извинительным тоном вымолвил один. — Вдруг ты, почуяв запах крови, на нас кинешься? Мы ж не знаем, как там у маньяков… в их голове.
— Снимем наручники за оградой прокуратуры, — дополнил второй. – Зуб даём!
Казалось, людоед ничуть не расстроился. Он сделал шаг к трупу:
— Правильно! Маньяков нужно бояться…
— Скажи, ты, правда, съел четыреста человек? – посторонились розыскники.
— Съел и продал четыреста людишек, — поправил Залихватский. Он широко облизнулся. Осклабился: — Оставить вам по кусочку?
Людоед взял труп за волосы… приподнял голову и – рыча — вцепился в левый глаз. Послышался звук рвущейся плоти и чавкающие звуки.
Оперативники стыдливо опустили глаза, беспрестанно морщась. Обед происходил всего-то в паре метров от них.
Залихватский — обернулся к свидетелям обеда. Морда была в каплях крови. Сказал, жуя:
— Вкуснотища!
В тот момент, когда он повернулся назад – к трупу – щёлкнули два затвора и грохнули четыре выстрела. Людоед покачнулся… хотел глянуть на оперативников, но не смог – жизненные силы ушли и маньяк упал на пол. Пули засели глубоко в спине.
Милиционеры деловито убрали пистолеты туда – откуда их и достали, а именно – за пояса сзади. Сплюнули с облегчением. В кабинете было тихо.
— Точно яд не обнаружат? — спросил один, чтобы нарушить гнетущую паузу.
— Лепила дал 102 процента. Яд растворяется в крови и его невозможно отличить от кровяных телец. Решат, что Бузеев умер от болевого шока, что неизбежен, когда… тебя кушают живьём.
Откуда-то извне стало доноситься хлопанье дверей, неясные возгласы, кто-то что-то крикнул… И вот – дверь кабинета вновь отворилась. Сюда вошла полноватая дама в костюме с погонами, на которых желтели шесть звезд, за ней — двое в камуфляже и с автоматами (ОМОН), а также человек в белом халате и с чемоданчиком.
— Что? Здесь? Произошло? – спросила женщина, с прищуром глядя на оперативников. И те рассказали:
— Мы зашли к следователю за поручением. Видим, кто-то рычит и его терзает.
— На звук двери убийца обернулся… И мы узнали людоеда Залихватского. Вы бы видели его рожу, товарищ прокурор!
Оперативники расступились, открыв глазам пришедших два трупа. Прокурор сделала несколько шажков к покойникам, но… тут же вернулась. Неожиданно покачнулась. Человеком в белом халате и с чемоданчиком трепетно взял женщину за руку:
— Светлана Петровна!..
— У Бузеева нет верхней губы и века… — ответила женщина без эмоций. Потом повернулась к милиционерам: — Вы правильно сделали, что открыли огонь на поражение!
Она разухабисто прошлась по кабинету. Сказала властно:
— Сейчас мы проводим вскрытие и оперативно-розыскные действия. Эксперт на месте, надо вызвать анатома… – Прокурор недоуменно огляделась:
— Где, интересно, носит конвойного, что доставил Залихватского из СИЗО? Он должен сидеть здесь. Опасный преступник…
— Хорошо, что уже поздний вечер и в прокуратуре никого нет, — обронил человек с чемоданчиком.
Омоновцы недвижно возвышались у двери, поглаживая автоматы. Лица были бесстрастны.
— Одно радует, — грустно усмехнулась прокурор, — что дела нет. Всё ясно. Убийца мёртв, благодаря оперативникам уголовного розыска. Они сработали чётко и слаженно. Правда, бумаг придется пописать, но… это уже другой момент.
Розыскники приосанились, самодовольство явно проступили на лицах – по всей видимости на какой-то такой подобный разговор они и рассчитывали.
— Демонтаж камеры! – вдруг сказал человек в белом халате.
— Что? – удивились присутствующие.
— Надо демонтировать видеокамеру, — объяснил эксперт. – Вон, видите, у портрета президента – чёрный кругляш? Это и есть объектив скрытой камеры. Я лично вмонтировал.
Оперативники насторожились.
— Запись допроса скрытой камерой незаконна, — машинально сказала прокурор.
— Бузеев попросил не для суда, а для себя. Покойный писал книгу о маньяках, собирал материал. Вот и решил заснять допрос, чтобы потом ничего не упустить.
— Ой-ой, здорово! — размыслила женщина и впервые слабо, но улыбнулась. – Запись является вещественным доказательством преступления и, следовательно, из противозаконного деяния превращается в улику!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Несомненно, — поддержал эксперт.
— С помощью записи мы установим, что явилось причиной агрессии Залихватского! – взбудоражено излагала прокурор. – Да и операм писать меньше на предмет применения оружия… Камера зафиксировала, что оружие оправдано. Так-так-так!
Розыскники окончательно приуныли.
Омоновцы всё гладили свои автоматы с бесстрастными лицами.
9. Против лома нет приёма
…Темные шторки на окне сами собой сомкнулись и я с облегчением отнял прибор от глаза. Поморгал этим глазом, приучая его к дневному свету. Впрочем, солнце явственно катилось на запад, наступал вечер. Я уж привык к тому, что наблюдаемые мною грехи занимали в реальном времени 10-15 минут, а по факту проходило несколько часов.
Ни неприятия, ни сожаления я ныне не испытал. Мной овладело равнодушие. Если несчастная семья вызывала жалость, а грабители-подонки ненависть в чистом виде, то… данные сволочи не всколыхнули во мне эмоций. Никаких! Может я жалел покойников, однако не настолько, чтобы осуждать их убийц. И наоборот…
— Этот крест оказался тяжелее, чем я предполагал, — выдавил я из себя реноме. Зашуршал пакетом, кладя туда прибор. Пора было идти в гости.
— Что, святой отец, Бог поднимает голову в нашей стране? – услышал я рядом мужской голос.
Я огляделся. Рядом, на лавочке, сидел мужичонка неопределенного возраста, маленькой телесной конституции, в драном пиджаке и рваной кепке. Заросший густой щетиной (не путать с бородой), несвежий, немытый… Типичный бомж.
— Или это временно? – усмехнулся «попутчик».
— Думаю, что власти одумались, — ответил я, чуть помедлив.
— Семьдесят советских лет думали, — отозвался мужик. — Приличный срок, а? Три поколения.
Мужичонка выглядел вполне трезвым и поэтому цели затеянного разговора для меня были не ясны. Пьяному-то охота поболтать, а пьяному бомжу тем паче… Но бомж, глаголящий о Боге просто так – это нонсенс!.. А может это и не бомж вовсе?.. Тогда кто?..
— Для Господа времени не существует. Для него тысяча лет, как один день, — осторожно сказал я. – Семьдесят лет для Бога – цветы во поле…
— Любое дитя, как тесто. Из него можно вылепить и пасхальный кулич, и фигурку вождя, — гнул мужик. – Мне на иконах рисовали Ленина, а моим детям рисуют Иисуса Христа. А детям детей вполне будут рисовать Вовку Путина…
— Люди во все времена жили по Божьему промыслу, — ответил я с небольшой паузой. – И будут жить. Иногда сложно прийти к Богу, иногда – нет, согласен… Только истинные врата одни. Вы… кто вы?
— Нельзя одной рукой пить святую воду, а другой поднимать стакан с водкой – изобретением Сатаны, — выдал с усмешкой мужик. — Человек как редкая сволочь – именно так и делает. Днём носит по улицам портреты Сталина или Ельцина, а вечером тайно, чтоб никто не видел, бежит в церковь поклониться настоящим иконам.
Мужик достал из кармана пачку папирос и закурил. Потом придвинулся ко мне, поманил меня пальцем:
— Иди-ка сюда.
В безропотно подставленное мною ухо мужик сказал:
— Ибо благодатию мы спасены через веру*. Ты, я, они… Так вот, священник! – он встал, сказал умиротворённо: — Меня зовут Даня. Но моё имя известно лишь паре приятелей с Марксисткой улицы, с коими мы вместе живем в подвальчике. Моя прошлая жизнь – до бомжатника, не интересна ни хрена, а будущего у меня нет. Купи мне пивка, а, священник?..
* * *
Даня показал короткий путь к нужному мне дому на Марксистской. Как оказалось, это было по соседству с домом, где находился его подвальчик. Интересная картина: идут рядком рослый здоровяк в рясе, с пакетиком в руке и маленький человек с испитым лицом, с бутылкой пива и котлетой (ещё из столовой комплексных обедов).
