— Сейчас как дам по шее! — рассердился Брант. — …добраться до окна, вылезти наружу, привязать один конец веревки к одному из каменных лепестков на шпиле, не помню, как они называются и терпеть их не могу, и съезжать по веревке с той стороны, которая окажется свободной. Ясно?
Он строго посмотрел на Шилу. Редо рассмешила строгость, но он сдержался. Брант скорчил ему рожу и вернулся к засовам. Почему мне так стыдно, подумал он. А ведь стыдно ужасно. Перед Шилой. Сил нет. Хороша была прогулка по городу, ничего не скажешь. Ах, люди добрые, каким вы чувственным, страстным патриотизм прониклись, прямо сердце радуется. Какие у вас прекрасные, полные благородного гнева, мысли. Надо было бить кружкой, а не кулаком. Может быть не было бы так стыдно сейчас.
— Быдло, — сказал он с чувством, — все из-за быдла. Вся эта никчемная людская масса только под ногами болтается.
— Они всего лишь люди, — заметил Редо.
— Ага, — сказал Брант, облизывая порезанный палец. — Именно. Люди и знатоки портретной живописи.
Редо внимательно посмотрел на Бранта.
— Человек слаб, — сказал он.
— Правильно, — согласился Брант. — Вот я и думаю — человек слаб, человек стаден. Люди, стреляющие другим в спину, люди, предающие друг друга даже не ради наживы, а просто потому, что им лень подумать о последствиях и вообще о чем-нибудь — тоже люди. Не означает ли это, что есть люди неординарные и есть стадо, и неординарных надо любить, а стадо ненавидеть? А? Может, Создатель любит неординарных, а на стадо Ему просто наплевать? Не значит ли это, что со стадом надо обращаться именно, как со стадом, и на этом построить наконец то самое идеальное общество, о котором все говорят? Ибо каждый представитель стада — не является ли потенциальным преступником, достойным порицания и наказания, может даже впрок? А? Чего этих гадов жалеть? Трусливых, продажных и тупых? Мелочных, жадных и жестоких? Соблазнителей детей, кровопийц, убийц?
Помолчали.
Преподобный Редо наблюдал за реакцией Шилы. Она была согласна. Более того, Брант — просто ворчал, и завтра свое мнение изменит. Он вообще склонен менять свое мнение. А Шила — нет. Редо вздохнул.
— Что ж, — сказал он, обращаясь к Бранту. — Ошибка многих верующих реформаторов как раз в этом и состоит.
— В чем?
— Они убедили себя, что разгадали психологию Создателя. Которая, напоминаю вам, неисповедима.
— Ну и?
— Верующий имеет полное право ненавидеть какую-то часть человечества, причем не абстрактно, а конкретно — в лице того-то и того-то. Ибо от любви до ненависти один шаг, и обратно тоже. Но — верующий не имеет права презирать какую-либо часть человечества, ни абстрактно, ни конкретно. К тому ж части человечества взаимозаменяемы, и люди неординарные являются из всех прослоек и классов. Ибо без массы люди неординарные не состоялись бы.
— Так раньше было, — сказал Брант. — В древние времена масса приносила какую-то пользу. Теперь — только жрут и рыгают, и уничтожают себе подобных — включая неординарных.
— Поскольку психология Создателя неисповедима, — продолжал Редо, — вполне можно предположить, но не возводить в предмет веры, что именно масса для Него важнее всего, важнее людей особых. Может, в массе как раз и состоит главный замысел. А что за замысел — мы не знаем.
— Разве не знаем? — спросила Шила.
— Нет, — ответил Редо. — Что совершенно точно известно — у людей неординарных больше ответственности. С понимающих больше спрашивают. И выбор у героя суровее, и иногда трагичнее, чем у массы. И тропинка уже. И героям гораздо легче впасть в ересь, чем представителям массы, которые частенько даже не поднялись еще до выбора ересь-не-ересь, ибо не ведают, что творят. Потому что им не дано.
— Вот я и говорю, — сказал Брант. — Он им не дал, значит не посчитал нужным, значит, они Ему не важны и не нужны.
— Что ж, — сказал Редо. — Представьте себе, что вам лично дана установка «так надо». Вам дан в руки лом. На мельничном колесе, положенном на бок, растянут толстый, потный, противный представитель масс. Он трясется от страха и в глазах у него мольба. И вы лично в данный момент, как всегда бывает в таких случаях, для него — бог. Самое главное существо во вселенной. А Ваша задача, по установке «так надо» — сломать ему ломом каждую конечность в трех местах. И далее стоять рядом, пока он истекает кровью, и время от времени поковыривать ломом у него в толстом пузе. А он будет на вас смотреть. Лично. Потом вы перейдете к следующему колесу, и там будет лежать баба какая-нибудь, тоже представитель масс, с колыхающимися боками. Все тоже самое, сначала.
Брант бросил зубило и мрачно посмотрел на Редо.
— Перед вами выбор человека неординарного, — сказал Редо. — Можно бросить лом, не начав, и сказать — а мне насрать, надо ли, или не надо. Моя душа говорит, что не только не надо, но — пошли вы все на хуй! — и, как возможное, хоть и необязательное, продолжение — вас самого на колесо. Или же решить, что «так надо» и приступать.
— Я бы, наверное, не смог, — сказал Брант, поняв, куда клонит Редо. — Но другие найдутся. Когда-нибудь массы так надоедят людям неординарным своим хамством безграничным, что в добровольцах недостатка не будет.
— Может быть, — согласился Редо. — Но вы подумайте вот о чем, Брант. У всех без исключения приступивших, если они неординарны, по мере ломания ломом конечностей подопытного появляется на лице зловещая, дьявольская улыбка. И глаза приступившего к делу неординарного человека, отражающие душу, загораются недобрым огнем, ибо уже знают — кто здесь хозяин. И никакой цинизм неординарного уже не спасет — он сделал выбор, и он служит дьяволу. Лица слуг дьявола похожи друг на друга. Ибо бесконечность вариантов индивидуальных черт — там, где свет. Тьма — это сведение бесконечности к нулю, посему все черты нивелируются. От момента «приступим» и до конца карьеры, все меньше индивидуальности.
Брант вздохнул. Шила смотрела то на него, то на Редо.
— Неординарных любить очень легко, они импозантные, — сказал Редо. — Представителей масс любить намного труднее, и в этом состоит заслуга верующего, и этим верующий отличается от любого язычника — идолопоклонника ли, или язычника от науки, или язычника от атеизма.
Брант покривился, потоптался, и все-таки спросил:
— И что же из этого следует?
— Дело у вас есть? — спросил Редо риторически. — Вот и занимайтесь.
* * *
Из Кронина Хок доскакал до предместий Астафии и повернул на северо-запад. Ехать пришлось недолго — карета Комода, следующая из Кникича, была уже недалеко от столицы и, встретив эскорт дипломата, Хок передал коня одному из охранников и пересел к Комоду в карету. Обменявшись информацией, старые знакомые поспорили, кто кому должен тысячу за карты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
