— М-да. Сложная у тебя жизнь.
— А может, наоборот — слишком простая? — рассмеялся Готанда. — В общем, я сегодня весь день ассистировал зубному врачу, постигая премудрости стоматологии. Уже несколько раз туда ходил. И должен тебе сказать — у меня неплохо получается. Честное слово! Даже главврач похваливает. Простенькую медпомощь уже оказываю самостоятельно. Пациенты меня не узнают — я же в маске, все как положено. Но стоит мне с ними заговорить — сразу расслабляются безо всяких успокоительных…
— То есть, хотят тебе верить? — уточнил я.
— Ну да… — кивнул он. — Похоже на то. Да я и сам, когда с ними вожусь, успокаиваюсь необычайно. Я вообще часто думаю: наверно, по складу характера мне следовало стать учителем или врачом. Выбери я в свое время какую-то из этих профессий — может, и жил бы сегодня счастливо. И ведь запросто смог бы! Если б лучше понял тогда, чего на самом деле хочу…
— Значит, сейчас ты — несчастлив?
— Сложный вопрос… — задумался Готанда, трогая пальцем лоб. — Все дело в том, верю я сам себеили нет. С одной стороны, всё — как ты говоришь. Мои зрители мне верят. Но видят-то они не меня, а мой образ! Сценический имидж, призрак и ничего больше. Нажми кнопку, выключи телевизор — призрак тут же исчезнет. Щелк! — и от меня ни черта не осталось. Так?
— Так, — согласился я.
— А вот будь я настоящим врачом или учителем — никакой бы кнопки не существовало. Тогда бы я всю дорогу был просто самим собой…
— Но ведь тот, кого ты играешь, тоже живет в тебе постоянно… — сказал я.
— Господи, как я иногда устаю! — тихо сказал Готанда. — От этого раздвоения вечного. Жутко устаю. До головной боли. Перестаю понимать, кто я на самом деле. Где еще я настоящий — а где мой персонаж. Ощущение себя утрачивается напрочь. Как будто исчезает граница между собой и собственной тенью…
— Ну, в каком-то смысле все люди этим страдают, — сказал я. — Не ты один такой.
— О, нет, конечно! Моменты, когда теряешь себя, случаются с кем угодно, — согласился Готанда. — Я просто хочу сказать, что в моем случае предрасположенность к этому слишком сильна — и слишком фатальна, что ли… С детства, заметь! С самого детства — и до сих пор. Я ведь тебе в школе ужасно завидовал…
— Мне?! — Я подумал, что ослышался. — Ерунда какая-то… В чем можно было мне завидовать? Даже не представляю.
— Как бы это сказать… Ты всегда в одиночку занимался тем, что тебе нравится. Никогда не заботился о том, как тебя окружающие оценят — просто делал, что хотел, как сам считал нужным. Таким ты мне казался, по крайней мере. Парнем, который сохраняет свое “я” при любых обстоятельствах… — Готанда приподнял бокал и посмотрел сквозь него куда-то вдаль. — А я… Я всегда был “надеждой коллектива”. С младых ногтей и до сих пор. Отличная успеваемость. Популярность. Опрятная внешность. Доверие учителей и родителей. Вечный лидер класса. Звезда школьного бейсбола. Как битой ни махну — мяч непременно через все поле перелетает. Сам не знаю, почему. Но всегда сильный удар получался. Ты просто не представляешь, какое это странное ощущение…
— Не представляю, — подтвердил я.
— И поэтому, когда бы ни случились какие-нибудь соревнования — обязательно звали меня. Как тут откажешься? Конкурс докладов по какой-нибудь теме — тоже посылали меня. Сами учителя говорили: иди, мол, готовься, будешь весь класс представлять. Что мне оставалось? Шел и побеждал… Выборы старосты — все заранее знают, что выберут меня. На экзаменах никто и не сомневается, что я все отвечу правильно. Попадается на уроке задачка посложнее — все смотрят, как решено у меня. За всю школьную жизнь не опоздал на урок ни разу… И, в общем, постоянно давило чувство, будто я — это вовсе не я. А какой-то совсем другой человек, которому это и подходит. И в старших классах все было так же. Просто один к одному… Старшие-то классы мы с тобой уже в разных школах оттрубили. Ты остался в государственной, а я в частный колледж экзамены сдал. Там я заделался крутым футболистом. Тот колледж, даром что с научным уклоном, футбольную команду собрал — будь здоров! Когда я поступал, они уже готовились к чемпионату страны среди юниоров… В общем, и на новом месте старая история повторилась. Примерный ученик, отличный спортсмен, прирожденный лидер… Девчонки из соседней гимназии только на меня и глазели. Я даже завел себе одну. Красивая была… Каждую нашу игру смотреть приходила. Так и познакомились. Правда, мы с ней не трахались. Обжимались только. Помню, придем к ней домой — и давай, пока родителей нет, руками. Торопливо так. Но все равно было здорово. Свидания ей в библиотеке назначал… Девчонка была — как с картинки! Или из передачки “Эн-Эйч-Кей” [82]про счастливые школьные годы…
Готанда отхлебнул еще виски и покачал головой.
— В университете, правда, кое-что изменилось. Война во Вьетнаме, молодежные бунты по всей стране, Единый Студенческий Фронт — ну, сам знаешь… Я, конечно же, опять выбился в лидеры. Там, где хоть что-нибудь движется, меня обязательно вперед выдвигают. По-другому просто быть не могло. Баррикады строил, в коммуне жил — свободная любовь, марихуана, “Дип Пёрпл” с утра до вечера… Словом, делал то же, что и все вокруг. Потом пригнали спецвойска, всех отловили, подержали в камере немножко… После этого заняться стало нечем. И вот как-то раз девчонка, с которой я тогда жил, затащила меня в молодежный театр — что, говорит, слаб опопробовать? Я сперва думал: попробую шутки ради — но постепенно во вкус вошел. Не успел и втянуться, как мне, новичку, роль хорошую дали. Да я и сам уже чувствовал, что способности есть. Изображать других людей, чужие жизни играть… Природная склонность какая-то. Года два в театре провел — и в той, подпольной среде даже стал знаменитостью… Жизнь у меня тогда была — полный бардак. Пьянки, бабы какие-то бесконечные… Ну, да в те времена все так жили. И вот как-то приходят ко мне с киностудии и предлагают: мол, не хочешь ли сняться в кино. Интересно стало, решил попробовать. Тем более, что и роль была неплохая. Сыграл им, помню, такого чуткого и ранимого парнишку-старшеклассника. А они мне — раз! — и следующую роль предлагают. И тут же телевидение сниматься зовет. И пошло-поехало, как по рельсам. Свободного времени оставалось все меньше, и с театром пришлось расстаться. Со сцены уходил — чуть не плакал. Но другого выхода не было. Не киснуть же всю жизнь в подполье! Так хотелось выскочить в Большой Мир… И вот пожалуйста — выскочил. Крупный специалист по ролям врачей и школьных учителей. В двух рекламных роликах снялся. Таблетки от живота и растворимый кофе. Вот тебе и весь “большой мир”…
Готанда глубоко вздохнул. Со всем своим профессиональным шармом. Но все-таки вздох оставался вздохом — очень грустным и искренним.
— Жизнь как на картинке, тебе не кажется? — спросил он.
— Ну, нарисовать такуюкартинку тоже не каждому удается… — заметил я.
— В общем, да… — вяло согласился он. — Мне, конечно, везло все время, тут я спорить не стану. Но если подумать — я же ничего не выбирал себе сам! Иногда просыпаюсь ночью, и так страшно делается — сил нет… Лежу в холодном поту и думаю. Где она, моя жизнь? Куда запропастилась? Куда подевался тот настоящий “я”, каким я когда-то был? Всю дорогу — сплошные чужие роли: мне их навязывают постоянно, а я все играю да играю. И при этом ни разу — ни разу! — ничегошеньки не выбирал себе сам…
Я не знал, что на это сказать. Что тут ни скажи — похоже, все будет мимо.
— Я, наверно, слишком много о себе болтаю, да? — спросил Готанда.
— Вовсе нет, — покачал я головой. — Хочешь выговориться — валяй, выговаривайся. Я никому не скажу, не бойся.
— Вот как раз этого я не боюсь, — произнес Готанда, глядя мне прямо в глаза. — И никогда с тобой не боялся. Тебе я доверяю. Сам не знаю, почему. Такие вещи не говорят кому попало. То есть, я об этом не говорил почти никому. Только жене и сказал. Все как есть, от чистого сердца. Мы с ней вообще очень искренне все друг другу рассказывали. И отлично ладили. Понимали друг друга с полуслова, и любили по-настоящему… Покуда ее чертова семейка все вверх дном не перевернула. Оставь они нас в покое — мы бы с ней и сейчас замечательно жили. Только она постоянно колебалась в душе… Все-таки ее в очень жесткой среде воспитали. Против семейства и пикнуть не смела. Ужасно от них зависела. Ну, я и… Впрочем, ладно, что-то я заболтался. Это уже совсем другая история. Я только хотел сказать, что с тобой я могу говорить откровенно и ничего не боюсь. Просто, может, тебе все это выслушивать — в тягость?
— Нет, не в тягость, — покачал я головой.
