— В этих мерах самозащиты, — заметил Мортон,— вы едва ли теперь нуждаетесь.
— Едва ли нуждаюсь? — переспросил Берли.— Как не нуждаюсь, если враги во плоти и крови объединились против меня на земле, а сам сатана... Но не в этом дело, — добавил он, сам себя прерывая.— Достаточно и того, что я люблю это убежище, мою пещеру Одолламскую, и не сменил бы ее известковых сводов на красивые комнаты в замке графов Торвудов вместе с их обширными землями и баронским титулом. Впрочем, пока ты не избавишься от нелепого бреда юности, можешь думать иначе.
— Вот об этих самых владениях я и хочу с вами поговорить, — сказал Мортон. — Я не сомневаюсь, что найду в мистере Белфуре того же вдумчивого и разумного человека, которого я знал в те времена, когда наших братьев терзали раздоры.
— Вот как, — сказал Берли, — такова, в самом деле, твоя надежда? Может быть, ты объяснишься яснее.
— Тогда в двух словах,— сказал Мортон.— Использовав известные средства — нетрудно догадаться, какие, — вы оказали тайное, но пагубное влияние на судьбу леди Маргарет Белленден и ее внучки в пользу низкого и наглого вероотступника Бэзила Олифанта, которому обманутый вами закон отдал во владение принадлежащее им по праву имущество.
— Ты утверждаешь? — сказал Берли,
— Да, я утверждаю, — ответил Мортон, — и теперь вы не станете отрицать то, что собственноручно писали.
— Предположим, что я и не отрицаю, — ответил Белфур.— Предположим, что твое красноречие в силах меня убедить отступиться от сделанного по здравом и длительном размышлении. В чем же тут выгода для тебя? Неужели ты все еще не утратил надежды овладеть светловолосой девицею с ее большим и богатым наследством?
— У меня нет этой надежды, — спокойно отвечал Мортон.
— Ради кого же ты осмелился на такое трудное дело, ради кого хочешь отнять добычу у доблестного, стремишься унести пищу из логова льва и вырвать лакомый кусок из пасти пожирающего его? Ради кого ты взялся за разгадывание загадки труднее, чем загадка Самсона?
— Ради лорда Эвендела и его нареченной невесты,— твердо ответил Мортон. — Люди, мистер Белфур, лучше, чем вы себе представляете, и поверьте, что среди них бывают такие, кто готов пожертвовать своим счастьем ради счастья других.
— Раз так, клянусь моею живою душой, — вскричал Берли, — раз так, то хоть у тебя борода и ты создан, чтобы лететь в бой на коне и обнажать меч, ты — покорная, лишенная всякого самолюбия кукла, какая когда-либо оставляла оскорбление безнаказанным. Ты хочешь помочь этому проклятому Эвенделу овладеть любимой тобою женщиной? Ты хочешь наделить их богатствами и наследством, и ты думаешь, что найдется другой человек, оскорбленный еще глубже твоего, но столь же немощный духом, с такою же, как у тебя, холодною кровью, так же пресмыкающийся во прахе земном, и ты смеешь надеяться, что этот другой человек — Джон Белфур?
— Что касается моих чувств, — спокойно заявил Мортон, — то я отвечаю за них только пред небом. Мне кажется, мистер Белфур, что вам вполне безразлично, владеет ли этим имением Бэзил Олифант или лорд Эвендел.
— Ты заблуждаешься, — сказал Берли, — оба они во мраке, оба не знают света, как те, чьи глаза никогда не открывались навстречу дню. Но Бэзил Олифант — Навал, Димас, низкий негодяй, богатством и силой которого располагает тот, кто угрожает ему их лишением. Он стал приверженцем истинной веры потому, что ему не дали земель Тиллитудлема, он стал папистом, чтобы прибрать их к рукам, он прикинулся эрастианином, чтобы их снова не отняли у него, и он будет подвластен мне, пока у меня документ, при помощи которого их могут у него отобрать. Эти земли — удила между его челюстями, и кольцо, продетое сквозь его ноздри, уздечка и повод в моих руках, и я могу направлять его, куда мне покажется нужным. Вот почему они будут принадлежать Олифанту до тех пор, пока я не найду искреннего и верного друга, которому смогу отдать их во владение. А лорд Эвендел — это язычник, сердце которого словно кремень, а чело — как адамант; блага земные сыплются на него, как листья на мерзлую землю, а он с бесстрастием будет смотреть, как их унесет первый же порыв ветра. Языческие добродетели подобных ему для нас опаснее, чем гнусная алчность тех, кто, руководствуясь своей выгодой, должен влечься за нею и потому, раб корысти, может быть призван трудиться на винограднике, хотя бы ради того, чтобы заслужить свою греховную мзду.
— Это могло бы иметь кое-какой смысл несколько лет назад, — сказал Мортон, — и я понял бы ваши доводы, хотя никогда не соглашусь считать их справедливыми. Но к чему при создавшемся в стране положении сохранять за собой влияние, которое невозможно употребить на полезные цели? В нашей стране мир, свобода, веротерпимость — чего же вам больше?
— Чего больше? — воскликнул Берли, вьирвав палаш из ножен с такой быстротой, что Мортон едва не вздрогнул. — Взгляни на эти зазубрины, их всего три, не так ли?
— Как будто бы так, — ответил Мортон, — но что из этого следует?
— Кусочек стали, отщербившийся при первом ударе, остался в черепе клятвопреступника и предателя, который первый ввел епископальную церковь в Шотландии; вторую зазубрину оставило ребро нечестивого негодяя, самого смелого и лучшего воина, сражавшегося за прелатистов при Драмклоге; вот эта третья — от удара по каске одного капитана, защищавшего Холирудскую капеллу, когда народ поднялся во времена революции. Я рассек его голову до зубов, разрубив сталь и череп. Большие дела свершило это оружие, и каждый его удар служил делу освобождения церкви. Этот палаш,—-продолжал он, вкладывая его снова в ножны,— должен свершить еще большее: он должен срубить эту гнусную и губительную ересь эрастианства, отомстить за поругание подлинной свободы нашей шотландской церкви во всей ее чистоте, восстановить ковенант в сиянии его славы — и тогда пусть он ржавеет и разрушается рядом с костьми своего владельца!
— У вас нет ни средств, ни людей, мистер Белфур, чтобы свергнуть нынешнее правительство,— сказал Мортон. — Народ, за исключением кучки дворян-якобитов, в общем, доволен; но вы, конечно, не станете объединяться с теми, кто намерен использовать вас исключительно в своих целях.
— Напротив, — ответил Берли, — мы заставим их служить нашим целям. Я побывал в лагере у этого язычника Клеверза, подобно тому, как будущий царь Израиля посетил филистимлян, я договорился с ним о восстании, и если бы не этот подлый Эвендел, эрастиане были бы теперь изгнаны со всего запада... Я бы его убил,— продолжал он с мрачным, угрожающим видом, — даже если бы он ухватился за рог алтаря! Если бы ты, — продолжал он более спокойным тоном, — сын моего старого друга, был женихам Эдит Белленден и пожелал приложить руку к великому делу с рвением, равным твоему мужеству, то не думай, что я предпочел бы дружбу Бэзила Олифанта дружбе с тобой; тогда ты имел бы возможность при помощи этого документа (он достал какой-то пергамент) вернуть ей владения ее предков. Это я и хотел сказать тебе, когда видел, как отважно ты бьешься у рокового моста. Девушка любила тебя, и ты ее — также.
Мортон твердо ответил?
— Не стану обманывать вас, мистер Белфур, чтобы достигнуть своего. Я пришел сюда убедить вас восстановить справедливость, а не ради собственной выгоды. Я ошибся, и я скорблю о вас; и о вас я скорблю даже больше, чем о тех, кто из-за вас пострадал.
— Итак, ты отклоняешь мое предложение? — спросил Берли с загоревшимися гневом глазами.
— Отклоняю,— ответил Мортон. — Когда бы вы были действительно человеком чести и совести, каким хотите казаться, вы несмотря ни на что возвратили бы этот пергамент лорду Эвенделу, памятуя об интересах законной наследницы.
— Никогда, пусть он лучше погибнет! — воскликнул Берли, бросая документ в горевшую рядом с ним груду угля и затаптывая его каблуком.
Пергамент курился, корчился и трещал в пламени; Мортон бросился, чтобы его спасти. Но Берли удержал Мортона, и они стали бороться. Оба были сильны. Мортон был подвижнее и моложе, но Берли все же справился с ним и не дал ему спасти документ. Когда он превратился в пепел, они отпустили друг друга, и фанатик, рассвирепевший во время схватки, посмотрел на Мортона диким, горевшим жаждою мщения взглядом.
— Ты проник в мою тайну! — воскликнул он.— И либо ты станешь моим, либо умрешь!
— Я презираю ваши угрозы, — сказал Мортсин,— мне вас жалко, и я ухожу.
Но не успел он повернуться к выходу, как Берли опередил его, столкнул ногой ствол старого дуба и, пока он с грохотом и треском падал в пучину, обнажил палаш и прокричал голосом, перекрывшим рев водопада и грохот падающего дерева:
