Фош, встревоженный очевидной усталостью и упадком духа у британского главнокомандующего, выслал ему в поддержку две французские дивизии и кавалерию Конно, чтобы взять на себя часть фронта Алленби. Любое подкрепление было кстати, однако неподходящее для современных условий снаряжение и форма французской конницы с начала войны ничуть не изменились. Британская медсестра провожала взглядом этот бренчащий и грохочущий копытами отряд: «Всадники с суровыми лицами. <…> Красочное зрелище – эти яркие мундиры и сияющие кирасы, печальное, но завораживающее»{1014}. Китченер, знавший об опасениях союзников по поводу душевного состояния сэра Джона Френча, предложил на его место сэра Иана Гамильтона. Однако Жоффр и его генералы решили (как ни удивительно) «не менять коней на переправе».
На остальных участках союзного фронта не улавливали всю тяжесть положения дел в Бельгии. Шарль де Голль, снова вернувшийся в свой полк в Шампани, когда затянулась августовская рана, писал в дневнике 1 ноября: «Новости с севера по-прежнему хорошие. Но как же медленно там продвигаются! Сотерн и шампанское к обеду. Очень кстати. Гости. Пьем за наступление. Слышно, как немцы поют в траншеях. Несомненно, церковные гимны. Вот ведь чудаки!»{1015}
В тот же день немцы возобновили атаки под Ипром, подкрепляя их плотным орудийным огнем, большей частью направленным на позиции британской кавалерии. Баварский доброволец Людвиг Энгстлер рассказывал о фронте в письме домой: «Я назвал это письмо “День всех душ”. Боже, какие же глубины скрываются под этими словами – “все души”». Он описывал, как они прорывались к Витшате, где британцы поливали их градом пуль из каждого подвала, из каждого дома. «Нас было слишком мало. Офицеров поблизости не наблюдалось, пришлось отступить. <…> Это был взвод, который с горечью уходил из этого смертельного места. “Вы еще живы?” – спросил один из уцелевших». В конце концов союзники все-таки потеряли Витшате, а также Месен, и линия фронта снова угрожающе прогнулась, но немцы понимали, что решающая победа по-прежнему не дается в руки. Полковник артиллерии Клоц писал после боев 1 ноября: «Враг повсюду выбит с позиций, но лишь ценой больших потерь с нашей стороны. Прорыва не добились».
Следующий день передышки не принес. Джордж Джеффрис рассказывал об отражении ночной атаки 2 ноября: «Теперь мы увидели немцев совсем близко (луна чуть-чуть светила): они надвигались очень медленно, отшатываясь под нашим огнем, но через несколько шагов возвращались. С ними был барабанщик, который без устали бил в барабан, а теперь вместе с остальными укрывался за деревьями. Я не видел, чтобы он падал, наверное, наши в него не стреляли. Постепенно атака стихла, наш огонь их остановил, но все равно они подобрались неприятно близко»{1016}. 3 ноября командир немецкого корпуса издал приказ, в котором отметил, что его солдаты за три дня взяли в плен около 40 офицеров и 2000 рядовых: «Очевидно, что британцы сдаются под яростным напором. Поэтому я приказываю: доводить атаки до конца под боевые горны и полковые оркестры. Полковые музыканты, играющие во время наступления, будут награждены Железным крестом». Один немецкий солдат описывал попытку прорвать французский фронт к северу от Лангемарка: «Французики взбудоражены… во время первых рывков по нам даже не стреляют. <…> Потом ни с того ни с сего абсолютно смертельный огонь. На следующее утро нас отозвали. На перекличке оказалось, что наши сильно поредели после этой атаки… Роту практически уничтожили».
К вечеру 3 ноября в штабе ударной группы Фабека рухнули все надежды на прорыв. За три дня группа армий потеряла убитыми и ранеными 17 500 человек, артиллерийские боеприпасы почти истощились. Подполковник Фриц фон Лоссберг, начальник штаба Фабека писал: «События 3 ноября показали… что добиться успеха во Фландрской операции не представлялось возможным». Однако Фалькенхайн и кайзер, по дальнейшим словам подполковника, отказывались признавать действительность. Сам Лоссберг считал, что в свете неудач 1–3 ноября и предшествующих недель лучше было бы свернуть крупные операции на Западном фронте и переключиться на восток, где можно добиться решающей победы над русскими.
Условия в траншеях с обеих сторон стремительно ухудшались, умножая мучения, навлекаемые действиями противника. Бернард Гордон-Леннокс отмечал 4 ноября: «К вечеру полил дождь, да какой – как из ведра. Отвратительное окончание отвратительного дня. Траншеи вырыты в мокрой глине и болотистой почве, так что все еще противнее, чем могло быть, но немного греет мысль, что голландцам не лучше»{1017}. «Наверное, со временем привыкаешь к тому, что лучшие друзья уходят, и считаешь себя счастливчиком, раз ты еще на этом свете», – добавлял он устало{1018}. Шесть дней спустя его убило снарядом.
Уилфрид Абель-Смит писал: «Когда вспоминаю о том, каким бесконечно уставшим был бедняга Бернард несколько дней назад (оставляя его в траншее рано утром, я жалел, что не могу занять его место – такой он был измотанный). <…> Теперь, наверное, ему покойно, весь этот грохот и мучения позади, и хотя для нее, несчастной [жены Гордона-Леннокса], это, должно быть, страшный удар, для него все уже к лучшему, и ее должно утешить, что он наконец может отдохнуть»{1019}. Неверующим потомкам выбитые на надгробиях военных кладбищ фразы «Он обрел вечный покой» и «Покойся с миром» кажутся штампованными банальностями, но пережившим ужасы Фландрии в них открывается глубочайший смысл.
5 ноября Фалькенхайн организовал новую волну почти самоубийственных атак на северной и южной оконечностях Ипрского выступа, которая продолжалась с несколькими передышками всю следующую неделю. Обе стороны с горем пополам выдержали ее в основном благодаря тому, что ожидали – все вот-вот закончится, ведь не может это кровопролитие и ужас столько длиться. Лейтенант Ричардсон из Королевского уэльского стрелкового писал: «Мне до смерти наскучили траншеи, и я безмерно устал. Надеюсь, мы ненадолго здесь засели. Скорее бы уже командовали наступление». Несколько дней по британскому фронту вели только огонь на изнурение. Затем, 6 ноября, пехота Фалькенхайна возобновила атаки на Кляйн-Зиллебеке, к юго-востоку от Ипра. Некоторые немецкие отряды не выдержали привычного града пуль, которым встретила их оборона. Один из добровольцев рассказывал, как часть, в которую он только что поступил, вдруг рассыпалась и кинулась бежать под плотным огнем у Гелувельта: «Все помчались в тыл, пригибаясь и около 200 м ломясь сквозь кустарник. <…> Как ужасно, что в первом же бою мы показали врагу спину». В последующие дни, по его словам, вокруг творился «ад на земле» – когда под сплошным огнем даже раненым нельзя было оказать медицинскую помощь.
Однако союзникам 6 ноября тоже пришлось несладко. Французские войска и Ирландская гвардия – «и до сегодняшнего дня не отличавшаяся отвагой», по словам Ма Джеффриса, – тоже бежали, оголив британский правый фланг{1020}. Королевская конная гвардия, проскакавшая вперед и начавшая спешиваться, чтобы двинуться на немцев, оказалась в потоке бегущих обратно французов. Штабной офицер майор Хью Дони повел лейб-гвардейцев в штыковую атаку – сам он погиб, но фронт отстояли. Едва ли хоть одна часть в экспедиционных войсках теперь могла похвастаться полным составом: 2-й гренадерский батальон, например, потерял у Ипра 20 офицеров и 800 рядовых, у ирландских гвардейцев осталось всего три офицера и 150 рядовых, в 1-м батальоне колдстримовцев – всего сотня.
Хейг возмущался слабохарактерностью некоторых частей, записывая в дневнике 7 ноября: «Линкольнширцы, нортумберлендские стрелки и бедфордширцы покидают траншеи, едва упадет хотя бы пара снарядов. Несколько прошли мимо штаба дивизии в моем присутствии. Приказал всех, кто дезертирует подобным образом, – под трибунал, а траншеи занять снова»{1021}. Потрясенный Александр Джонстон в бригадном штабе негодовал не меньше генерала: «Внезапно на штаб хлынула толпа бегущих… большинство, кажется, даже винтовки побросали, а у многих и снаряжения нет. Отговорки привычные: “нам приказали отступать”, “все отступают”, “нас отправили за боеприпасами”, “в траншеях немцы” – и т. д. и т. п. Сердце болит, когда видишь столько трусов среди англичан. <…> Пришлось пригрозить некоторым расстрелом, только так удалось вернуть их обратно. <…> Регулярно вытаскиваем прячущихся из углов и щелей».
Наутро командир 3-й дивизии заявил, что не может «отправить своих солдат в атаку отвоевывать потерянную линию траншей». На следующей неделе полковник Лондонского шотландского послал в корпус умоляющую докладную, где говорилось, что его часть «не в том состоянии, чтобы выйти в бой, – все совершенно разбиты. Батальону срочно требуется отдых. Если не дать им отдыха, последствия для батальона могут быть катастрофическими». Хейг съязвил в ответ: «У меня впечатление, что отдых на самом деле нужен полковнику (Малкольму), а не солдатам»{1022}. Меньше месяца назад этот же самый Джордж Малкольм тревожился, что его часть прибудет в Бельгию слишком поздно, и воевать уже будет не с кем.
