— Неемия был не просто тиршафом Иудеи, — пояснил лекарь, — но и царским виночерпием, хранителем чаши Артаксеркса. Он говорит об этом в начале своих писаний: «Я был хранителем чаши царя». Вот, — Он указал строчку рукописи на древнееврейском. — «Я был хранителем чаши царя». Это слова твоего отца, Томас, взятые из рассказа Неемии.
Хуктон уставился на письмена и понял, что Мордехай прав. То было подлинное свидетельство его отца. Признание в том, что ему выпало быть хранителем чаши величайшего из царей, самого Господа Нашего Христа. Одна эта фраза разбивала в прах все прежние сомнения Томаса. Отец Ральф был хранителем чаши. Он обладал Граалем. Грааль действительно существовал.
Томас поежился.
— Я думаю, — мягко сказал Мордехай, — что твой отец верил, будто и вправду обладает Граалем, но это представляется мне маловероятным.
— Маловероятным? — не понял Томас.
— Я всего лишь еврей и, конечно, мало что знаю о Спасителе человечества, — продолжил лекарь. — Куда мне? Многие считают, что еврею вообще не пристало рассуждать о таких вещах, но, коли уж о том зашла речь, я скажу, что, по моему убогому разумению, Иисус не был богат. Я прав?
— Он был беден, — сказал Томас.
— Значит, я прав: он не был богат, и в конце своей жизни он праздновал сейдер.
— Что за сейдер?
— Еврейскую Пасху. Итак, на сейдер он вкушает хлеб и пьет вино. А теперь скажи мне, если я не прав, Грааль ведь был либо блюдом для хлеба, либо кубком для вина, так?
— Да.
— Да, — эхом отозвался Мордехай и бросил взгляд налево, где качалась на волнах маленькая рыбацкая лодка.
«Святой Дух» этим утром так и не объявился, а на рыбачьих суденышках не выказывали к «Пятидесятнице» ни малейшего интереса.
— А если Иисус был беден, — продолжил Мордехай, — то какую посуду для сейдера он должен был использовать? Золотую, усыпанную драгоценностями? Или простую, глиняную?
— Что бы он ни использовал, — возразил Томас, — Господь мог это преобразить.
— А, ну да, конечно, я и забыл, — отозвался лекарь. Казалось, он был несколько разочарован, но потом улыбнулся, отдал Томасу книгу и сказал: — Когда мы куда-нибудь доберемся, если, конечно, доберемся, я смогу сделать для тебя письменный перевод всех древнееврейских текстов. Надеюсь, это тебе поможет.
— Томас! — зычно прокричал мессир Гийом с кормы. — Нам не хватает рук вычерпывать воду!
Законопатить корпус до конца так и не успели, и теперь трюм «Пятидесятницы» заполнялся водой с угрожающей скоростью. Томас спустился вниз и принялся вычерпывать воду ведрами, передавая их Робби, который выплескивал содержимое за борт. Мессир Гийом снова уговаривал Виллеруа плыть на северо-восток, чтобы пройти мимо Кана и добраться до Дюнкерка, но Пьер был расстроен из-за паруса, а еще больше из-за протечки.
— Мне нужно где-нибудь причалить и поскорее, — пробурчал он, — а тебе нужно купить мне парус.
Зайти в какой-либо порт Нормандии они не решались. По всей провинции было хорошо известно, что д'Эвек объявлен изменником, и если «Пятидесятницу» обыщут, то мессира Гийома найдут и схватят. Оставалась Бретань. Мессир Гийом очень хотел попасть в Сен-Мало или Сен-Бриак, но Томас, подав голос из трюма, возразил, что власти Бретани сочтут их с Уиллом Скитом врагами. Там хранят верность герцогу Карлу, который сейчас вовсю воевал с английскими мятежниками.
— Так куда же нам идти? — требовательно вопросил д'Эвек. — В Англию?
— В Англию — ни за что! — заявил Виллеруа, огорченно глядя на парус.
— На острова? — предложил Томас.
— Давайте! — подхватил мессир Гийом, которому эта идея привилась по душе.
— Ну уж нет! — ворчливо возразил Виллеруа и прямодушно признался в том, что вообще-то захватил «Пятидесятницу» на острове Гернси. — Стоит мне приблизиться к островам, — пояснил он, — как мою посудину заберут, а меня самого вздернут.
— Боже праведный! — рявкнул мессир Гийом. — Куда же нам податься?
— Может, нам направиться в Трегье? — предложил Уилл Скит. Одно то, что он заговорил, поразило всех настолько, что некоторое время никто не реагировал.
— В Трегье? — переспросил наконец Виллеруа и тут же кивнул. — Ну что ж, это можно!
— Но почему именно в Трегье? — спросил мессир Гийом.
— Когда я в последний раз слышал об этом городе, он находился в руках англичан, — сказал Скит.
— У них он до сих пор и остается, — вставил Виллеруа.
— И у нас там есть друзья, — добавил Скит.
«И враги», — подумал Томас.
Трегье был не только близлежащим бретонским портом, захваченным англичанами, но также и гаванью, ближайшей к Ла-Рош-Дерьену, а ведь именно туда направился сэр Джеффри Карр, он же Пугало. К тому же лучник сказал брату Гермейну, что собирается в этот самый городишко, а это, несомненно, значило, что де Тайллебур, едва прослышит новость, двинется туда же. А может быть, там находится и Жанетта?
При этой мысли Томас вдруг отчетливо осознал, как отчаянно ему хочется попасть в Ла-Рош-Дерьен.
Ибо именно там, в Бретани, у него были старые друзья, старая любовь и враги, которых он хотел убить.
Часть третья
Хранитель чаши царя
Бретань, весна 1347 года
Жанетта Шенье, графиня д'Арморика, лишилась мужа, родителей, состояния, дома, сына и любовника, и все это выпало на ее долю, когда ей не исполнилось еще и двадцати лет.
Муж Жанетты был сражен английской стрелой и умер в муках, рыдая, как ребенок.
Ее родители изошли кровавым поносом, и даже их постельные принадлежности пришлось сжечь, прежде чем они сподобились погребения близ алтаря церкви Святого Ренана. Они оставили Жанетте, своей единственной дочери, небольшое состояние: немного золота, налаженную винную торговлю и большой, стоявший на берегу реки купеческий дом в Ла-Рош-Дерьене.
Большую часть состояния Жанетта потратила на снаряжение кораблей и воинов, сражавшихся против ненавистных англичан, убивших ее мужа. Но англичане победили, и деньги оказались потраченными напрасно. Жанетта попросила помощи у Карла Блуа, герцога Бретани и родственника ее покойного мужа, но в результате этой просьбы сына, трехлетнего Шарля, кстати, получившего свое имя в честь герцога, попросту отобрали. Бедную женщину назвали шлюхой, потому что она была дочерью купца и, следовательно, недостойной принадлежать к кругу благородных особ, и, дабы показать полнейшее к ней презрение, герцог Карл ее изнасиловал. Сын Жанетты, нынешний граф д'Арморика, воспитывался одним из верных сторонников герцога, дабы в будущем его обширные земли остались вассальными по отношению к дому Блуа. Таким образом, молодая графиня, лишившаяся состояния после неудачной попытки сделать Шарля бесспорным правителем Бретани, обрела новый предмет ненависти, а заодно и нового любовника, лучника Томаса Хуктона. С ним она бежала на север, в расположение находившейся в Нормандии английской армии, где и привлекла к себе внимание Эдуарда Вудстока, принца Уэльского. Ради него Жанетта бросила Томаса, но потом, опасаясь, что англичане будут разгромлены французами в Пикардии, а победители не простят ей связи с врагом, бросила и принца, пустившись в бега. Она ошиблась, битву выиграли англичане, но о возвращении к любовнику не могло быть и речи. Короли и принцы не прощают измен. Так и вышло, что Жанетта Шенье д'Арморика вернулась в Ла-Рош-Дерьен, где узнала о том, что лишилась своего дома.
Когда графиня покидала его, она была по уши в долгах, и мсье Бела, стряпчий, забрал ее дом в уплату долгов. По возвращении Жанетта имела достаточно денег, чтобы расплатиться с кредиторами, ибо принц Уэльский был щедрым любовником, но Бела ни в какую не желал покидать приобретенный дом, и закон был на его стороне. Когда Ла-Рош-Дерьен оккупировали англичане, многие из них выказывали Жанетте сочувствие, но никто не пытался оспорить решение суда. А хоть бы и попытался, это все равно не имело бы никакого значения: все понимали, что надолго англичане в их городке не задержатся. Герцог Карл собирал новую армию, а Ла-Рош-Дерьен находился на отшибе, вдали от всех прочих английских крепостей в Бретани. Предполагалось, что скоро Блуа овладеет городом, наградит своего сторонника Бела и расправится с Жанеттой Шенье, которую он не называл иначе, как шлюхой. Он не мог простить племяннику, что тот женился на девушке незнатного происхождения.
Поэтому, не имея возможности истребовать свой дом назад, Жанетта приобрела другой, гораздо меньше, близ южных ворот Ла-Рош-Дерьена. Потом она исповедалась в своих грехах священнику церкви Святого Ренана, который, сказав, что молодая графиня грешна сверх всякой меры человеческой, а возможно и Господней, пообещал ей полное отпущение, если она согрешит еще и с ним. Священник уже задрал сутану и полез на нее, но, получив пинок, истошно заорал.
