— И как? — уточнил рыцарь. — Получил приданое?
— Да разве ж с него допросишься? Честить меня начал. Я-де и разбойник, я-де и подлец, я-де… Я стерпел. Но как он до Агнеты добрался… детишек наших уб… ублюдками назвал… Вот тут я не стерпел! Эх, вот уж и не стерпел я!
— И зачем было так напиваться в походе? — брезгливо спросил Клос.
— Так я всё думаю, — задушевно признался Увар, — Агнета не заплачет ли? Ж-ж-жен… жен-щи-ны — они же т-та-кие… а он ей отец. Был.
— Был?!
— Так я же убил его, — объяснил наёмник. — Мы с ребятами его халупу быстро взяли. Уж полегче, чем Дитлин. Я с ним по-хорошему. А он?! Я-то ду-у-умал, раз он им грамоты дал, так признает. Приданое бы отдал по-хорошему.
— Кому дал грамоты? — устало спросил Клос.
— Дочкам своим. Агнете да Бертильде, невестке моей. Написал честь по чести. Что не какие-нибудь, а рыцарские дочери. И дети их — тоже.
— Знакомое имя, — усмехнулся Клос. — Бертильда. Братец Арне мой какой-то Бертильде стихи посвящал.
— Так это ж она! — обрадовался Увар. — Невестка моя. Её ж папаша следом за сестрицей выгнал, когда она в возраст вошла. Приданое не хотел отдавать. Паскуда.
— Погоди, — насторожился Клос. — Начни сначала.
— Тесть мой, — более или менее внятно пояснил Увар. — Рыцарь Крипп цур Лотарин. Мы с ребятами к нему наведались. А он моих детей…
— И ты его убил, — медленно произнёс Клос.
— Да мы там немного погорячились, — сознался наёмник.
— И ты всех в Лотарине убил? — ещё медленней спросил Клос.
— Да кого там убивать-то, — отмахнулся Увар. — Всех кнехтов у тестюшки — десятка не наберётся. А бабы…
— Ты их?..
— Да пальцем не тронул! — обиделся Увар. — Агнета б никогда не простила. Да и помню я их, ещё молоденькими.
— То есть ты захватил замок рыцаря цур Лотарина и убил его самого и его людей? — мрачно подытожил Клос.
— Так он мою жену!.. — возмутился Увар. — Детей моих!..
Клос что-то прорычал.
— Если б не война, — бросил он, — ты б нас этим в дерьме измазал, мститель!
— Так он детей моих!..
— Молчи уж. Или ещё не всё сказал?
— Баб мы зашугали, — рассудительно произнёс наёмник. — Тёщенька у родни какой-то была. Нас никто и не узнал бы. Из живых. Только вот мальчишка сбежал.
— Какой мальчишка?
— Так сын. Шурин мой, значит. У этого паскудника сын был. У меня старший чуть младше. Рука дрогнула, а он дёру. Лошадь увёл.
Клос что-то невнятно прорычал.
— Далеко не уйдёт, — успокоил его Увар. — Он на Серую пустошь с перепугу ломанулся. Не утонет в болоте, так ведьмы защекочут.
Клос выругался и шагнул к выходу из шатра. Врени отступила в ночь. Сделала несколько шагов, потом повернулась и пошла в другую сторону. Она ничего не подслушивала. Её это не касается.
Тем более, что её и правда это всё не касалось.
Какой-то убитый рыцарь, сбежавший мальчишка… Бертильда… Арне… хм. Арне — это, кажется, тот рыцарь, который стал оборотнем. А Бертильда — так, небось, ведьма Магда. Говорили на встречах, что она не из простых.
— Ты почему потерялась? — выскочила на неё маленькая Канит, самая младшая дочь Харлана. — Иргай сейчас петь будет. Дака сказала, тебя искать. Без тебя нельзя.
— Почему без меня нельзя? — не поняла цирюльница.
— Ты не слышала! — пояснила девочка.
Понятней не стало. Цирюльница покорно пошла за девочкой к костру.
Наёмники подвинулись, давая ей место. Кто-то сунул цирюльнице в руки кружку с дымящимся отваром трав. Она пригубила. Дака сидела поодаль и щёки её в свете костра казались алыми. Иргай как раз поднялся со своего места и запел. Голос его был неожиданно высокий и дребезжащий.
Рядом с Врени кто-то шевельнулся и она увидела Фатея. Мальчик вытянул шею, пожирая певца жадными глазами.
— Он поёт о древней славе, — неожиданно сказал он.
— А почему так… странно? — спросил рядом голос Клоса. Врени выругалась про себя: она не услышала, как подошёл рыцарь.
— Это песни моего народа, — объяснил мальчик.
— Твоего? — уточнил Клос. Перевёл взгляд с певца на мальчишку. — Так вы с ним разные народы?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Разные, — нетерпеливо сказал Фатей. — Сегодня он поёт для Сагилла. На нашем языке.
— Для кого?
— Брат… — мальчишка задумался.
— Побратим его, — подсказал один из наёмников, сидящий с другой стороны от рыцаря. — Названный брат. И родной брат вот этого вот.
Он протянул руку мимо Клоса и хлопнул мальчишку по плечу. Тот аж присел от удара.
— Слушай его, рыцарь, — продолжил наёмник. — Фатей переведёт, как всё было.
Кто-то шикнул. Врени передала дальше кружку. Мальчишка отпил и запросто передал рыцарю. Тот от неожиданности принял кружку и тоже отпил.
В наступившей тишине голос Иргая, звенящий над костром, будоражил и неожиданно брал за душу.
— Он поёт, — тихо сказал Фатей, — о бое у переправы. Враги окружили наших воинов. Свистели стрелы. Но храбрый…
Он на одном дыхании выговорил какое-то совершенно непроизносимое имя и продолжил рассказ о славных подвигах героя. История оказалась грустной: в конце храбрый как-его-там погиб, прикрывая в бою товарища.
Безо всякой паузы Иргай начал новую песню. Фатей, раскрасневшийся не меньше сестры, продолжил переводить для рыцаря. Особым разнообразием песни не отличались. Другой герой погиб, когда защищали какую-то крепость. Подвиг оказался напрасен: воинов предал трусливый начальник. Третий герой спасал коня. Чуть веселее оказалась песня про то, как налетели на какой-то город, сожгли дома, разграбили и увели в рабство женщин и детей. Потом Иргай замолчал. Выдержав паузу, он гортанно выкрикнул:
— Сагилл! Сагилл!
— Он зовёт брата, чтобы тот пришёл и услышал, — объяснил Фатей. — Он побратим, он не может не прийти. Год прошёл. Можно по имени звать.
Иргай запел громче прежнего. Видно было, что он вкладывает в своё странноватое пение душу. Наёмники, видимо, понимали этот язык, потому что принялись кивать, явно в самых захватывающих моментах истории.
— Мы ехали мимо деревни, — уже не переводил, а рассказывал мальчик. — Весь отряд. Там было мало людей. Дорога большая. Заехали. Было пусто. Большая деревня. Не было никого. Старушка. Поговорили. Показала дорогу. Короче. Лучше. Не поверили. Тогда — колдуны. Страшно было. Град с неба. Стрелы на лету гнили. Ветер. Крики. Туман. Отовсюду смерть. Сагилл один нашёл. Не обманулся. Дрался. Победил. Никто не видел. Один. Умер во тьме. Чары спали. Сагилл храбрец. Сагилла всегда будут помнить.
Дака вдруг дико вскрикнула. Она вскочила, рванула свои длинные косы и завопила:
— Сагилл! Ой, Сагилл!
С этим криком она ничком повалилась на землю и принялась кататься по ней, причитая, вскрикивая и раздирая на себе одежду. Другие девушки будто только этого и ждали. Они тоже схватили себя за волосы и подхватили плач и вой Даки. Наёмники смотрели на это безо всяких чувств. Не было ни раздражения, ни беспокойства, ни сочувствия. Будто такие вот картины в порядке вещей. Врени в смущении поднялась и шагнула к Даке. Это же надо так себя довести! Приступ какой-то. Чем теперь её отпаивать?.. Но цирюльницу остановила матушка Абистея.
— Оставь их, — посоветовала женщина. — Так по их обычаю полагается. Поплачут и успокоятся.
— Это она от горя так? — ляпнула Врени. Матушка Абистея хмыкнула и сделала цирюльнице знак отойти вслед за ней от костра. Наёмники тоже расходились, аккуратно обходя катающихся по земле девушек.
— От горя, — невесело усмехнулась матушка Абистея, неодобрительно качая головой. — И по обряду. И от злости.
— От злости? — запуталась Врени.
— А ты думаешь, она по брату так убивается? Она его и не знала почти. Он мальчишкой ещё к нам прибился. А она с родителями росла. Моложе его.
— Объясни, — предложила цирюльница, недовольная недомолвками собеседницы.
— А чего там, — махнула рукой Абистея. — Она хотела, чтобы Сагилл собрал свой отряд, вернулся в их родной стан и всех её обидчиков наказал.
