В оргиастических мистериях человек испытывает переживания во всех трex пневматологических категориях. Но исторически известная посвятительная традиция, сравнительно мало уделяя внимания категории разума, преимущественно центрировала свои усилия на мистике и воле. Она пользовалась половым экстазом как могучей движущей силой и через восторг плоти вела людей к пробуждению жажды восторгов надмирных. Мистика, как и разум, есть категория стационарная, а потому для реальности воздействия на человека и возможности сделать его самого активно ищущим дальнейших усилий и продвижений на эволюционном пути необходимо заложить движущий импульс и в динамической категории — в воле. Если в мистериях и существовали способы внутреннего органического воздействия на волю индивида путем высшей воли, то все же главенствующую роль играли воздействия периферические непосредственно в иерархическом плане воли низшей. В последнем именно и заключается сущность волевого оргиазма как такового.
Тихая ночь, серебряные чары луны, вдохновенная песнь и переливы струн могуче действовали на участников мистерии, потрясали их чувства и через преображение настроения сразу переносили от обычного в царство причудливых мечтаний, Гармонии звука и света действуют как тонкая среда, как целая струящаяся пластическая жизнь, охватывающая все и все подчиняющая своему трепещущему потоку. Это действие женственно, оно не насыщает человека определенными устремлениями, не вкладывает в его существо определенных сил и ограниченных тяготений, но лишь возбуждает томление неудовлетворенности настоящим, будит в нем жажду таинственного и неизведанного, доносит до него веяния иных миров. Эта сила не влекущая, но лишь завлекающая; она не собирается в единый центр, но веет повсюду; она не указует определенной цели, но лишь вызывает алкание цели. Это эротика среды, откровение бесконечной глубинности женственности (Аркан XI), магия преображения естества. Внимая этим интуициям пластичности надмирного, человек перерождается во внешнем бездействии, делается способным к вибрациям высшей жизни, но вместе с тем безмолвствует и замирает. Он лишь прислушивается к потоку проходящих волн, он только грезит, мысль скользит по переливам, а воля спит. Это только мистерия чувства, развертывание его глубин, но все ощущения остаются пассивными, лишь вторя входящему извне. Но есть и иная сила, пробуждающая раскрывшиеся чувства из бездействия. Стихия ароматов преобразует их в мощные влечения, она вдыхает в них жажду деятельности, внушает искать удовлетворения. Аромат — это динамика чувства: он вызывает в женственной силе активность и, стоя на грани томлений среды и сил центральных, он стремится их сочетать. Мир влечений находится внутри человека; это царство внутренних натяжений и готовых проявиться сил, но для того, чтобы они проявились в действии, необходимо пробуждение воли, — и вот орудием пробуждения и теургического дисциплинирования воли в посвятительных мистериях являлась пластика3. Каждое движение человеческого тела соответствует не только определенной эмоции, но и определенному волевому устремлению, как и обратно — психическим движениям неизменно сопутствуют определенные сокращения мускулов тела4. За много веков до современной психиатрии3 руководители посвятительных мистерий широко пользовались этим законом. Священные танцы мы встречаем во всех религиях и у всех народов, ибо их образный Язык не только передает многое лучше слов, но передает также и вовсе невыразимое в слове. Сливаясь вначале с мечтательным настроением души, вызванным чарами звука и света, и постепенно переходя фазы перерождения чувств в готовые проявиться влечения, вторя этим возбуждающим дыханиям ароматов, священные пляски затем сразу прорывали ограду закостенелого бездействия и раскрывали простор всем назревшим волениям. Именно их помощью люди активно включались в оргийное действо и из зрителей мистерий превращались в их действительных участников. Сущность пляски — это ритм, и именно в его стихии свершается мистериальное преображение воли. Охватываясь ритмическим движением, человек сразу утрачивает свою обособленность и входит в массовое целое как его органическая часть, где устремление целого начинает вполне господствовать над уединенными влечениями. Глубина ритма безмерна; он может быть прост и чеканен, но может быть также и беспрестанно изменяющим свой закон. Чем глубже ритм, тем он многообразнее, тем больше в нем отдельных узоров, переливов и разрывов, и, возрастая до наивысших напряжений, он переходит в хаос. Есть ритм покоя, ритм безмерной силы, дышащей в величавых переливах своих тонких волн; их звонкое дрожание подобно наивысшей недвижности, ибо их трепет все проникает и не может быть проникнут и преодолен ничем. Но есть также ритм и бушующих дерзновений, ритм мятущихся и сталкивающихся волн, стремящихся все подавить своей громадой и рассыпающихся друг от друга в прах, чтобы вновь воспрянуть с еще невиданным дерзновением. Как ритм небесных сфер тих и ясен, но нестерпим для слабых духом, сжигаемых и разрушаемых во прах его тонким светом, так ритм беснований хаоса есть всеобъемлющее лоно, захватывающее все, чтобы в одержимости порывов рваться всюду и все сметать. Ритм оргий — это пробудившийся хаос, и в его клокотании человеческая воля, не стесняя себя ничем, развертывается во всем просторе и сталкивается с целым океаном чуждых устремлений. Она перестает быть только сама собой, она сплетается с велениями других людей, она пронизывает их и сама пронизывается ими. Здесь закаляется отвага дерзаний, смелость и настойчивость влечений, уграчивается боязнь неудач и распадаются сдерживающие путы. Если слово творит, то ритм есть творящая сила; здесь сердце всех мистерий и сущность культа, здесь основа мистериального творчества.
Обряды и церемонии суть не только символы некоего посвятительного смысла, но и определенная реальная теургическая мощь. Сопереживая их, люди являются не только зрителями или свершающими их отдельные ритуалы, но активно включаются в синтетическую единую сущность развертывающегося действия и его силы. Их воля, оставаясь индивидуальной, совершает transcensus: и периферический — через органическое сопряжение с волевыми устремлениями других, — и иерархический — в самом факте свершения соборного действования. Но не только ритм, обнаруживающий высшее устремление, может сочетать воедино человеческие массы. Даже действуя сам по себе только как периферическая сила, он одинаково связует людей. На этом основывается все военное искусство превращения толп в стройные ряды войск. Еще более ярким примером служат гимнастические общества. Так, чешские или польские сокольничьи общества, пользуясь исключительно одним ритмом, явились могучими деятелями укрепления национального духа, патриотизма и целостности народа. Этот пример воистину изумителен по своей яркости и наглядности, показывая безмерность и глубину результатов использования закона ритма. Далее, вообще всякий спорт есть не только естественная школа индивидуальной воли, но и могучий фактор общественности в самом глубоком смысле. Спорт не только оздоровляет людей и вызывает дружественные союзы, но он реально единит людей по категории воли, создает устойчивость и целостность народа. Вот почему у самого развитого по категории воли народа — у англосаксов — спорт занимает такое важное место в воспитании и общественной жизни. Их инстинктивная мудрость им непосредственно подсказывает, что спорт есть реальная основа английского характера и первое орудие английской культуры, ее единства, устойчивости и гегемонии над миром. Наоборот, у самого безвольного народа — в России — спорт, невзирая на все искусственные попытки, остается в жалком загоне.
Посвятительные мистерии должны быть понимаемы как феноменальные ноумены действительной жизни. Они не создают онтологически иных условий и закономерностей, но, точно воспроизводя ее процессы, лишь сближают во времени отдельные этапы и тем выпуклее и ярче раскрывают всю перспективу ее течения6. В мистериальных оргиях воли воздействие на человека свершается через посредство жеста и его ритма, вызывающих определенные воления и действования. Периферический процесс волевых сопряжений вызывается периферическим же методом — от формы к содержанию волевой феноменологии. Такая опосредованность не является существенно необходимой, и оргийные волевые сопряжения могут осуществляться непосредственно в процессах действования. Вся конкретно-эмпирическая жизнь с ее непрерывной борьбой и беспрестанными столкновениями есть арена оргийности низшей воли. Поставляя себе цели и преодолевая инертные препятствия, человек развивает свои собственные волевые способности, а через взаимодействия и борьбу с другими людьми осуществляет оргиастический опыт. Он черпает в нем иные дифференциальные виды волений, заимствует иные типы прагматической организации и методы борьбы и тем выходит за пределы узкой субъективной ограниченности, совершает периферические transcensus'bi. Равным образом он соединяется последовательно с различными множествами других людей в усилиях достигнуть общую цель, включается в системы более сложных организаций группового характера и, отражая их в себе как органическая часть целого, тем повышает rovoc, своей волевой деятельности, осуществляет качественный иерархический transcensus. Перемежаемость столкновений и различных прагматических организаций, подчиненность их чередования двум различным антиномическим законам — ноуменальных монад и феноменальных множеств — и создают хаотичность опыта, столь характерную для всякого оргиазма вообще. Вся жизнь волевой деятельности есть путь мистериального оргиазма, и чем сильнее человек, тем многообразнее и могущественнее его волевые столкновения.
