– Да что с тобой говорить!
– Правильно, – согласилась Хахмурка. – Говорить не о чем. – Брякнув ножнами о камни, она встала и заорала на хамелеонов: – Эй, вы, подъем!
Это был настоящий лабиринт, и уже через несколько минут Бел потерял всякое понятие о направлении. И тогда же понял, из-за чего пещеры называются Эхоловными. Видимо, решил он, потому что, к примеру, голос Радужки звучал теперь так: – Быстрее-рее-рее-рее…
Звуки, отражаясь от стен, улетали в неведомые лабиринтные дали. Возвращаясь искаженными через промежуток времени, длину которого определить заранее не представлялось возможным, они накладывались на слова, произнесенные позже, в результате чего вести связную беседу было довольно сложно.
Они пересекли несколько довольно узких коридоров и свернули в еще один, пошире. Коридоры освещал огонь укрепленных на стенах масляных ламп, и теперь в их мерцании стали видны снующие по своим делам женщины.
Большинство горных дам имели черные прямые волосы, мохнатые брови, темные жгучие глаза, горбатые носы и смуглую кожу. Одевались они в свободные рубахи, перехваченные широкими матерчатыми поясами, и узкие кожаные брюки, а обувались в остроносые полусапожки. Большинство были вооружены короткими трезубцами и сетками, как у древних ретиариев. Некоторые горянки проходили мимо, не реагируя, но другие приостанавливались, окидывая Бела взглядами с ног до головы и издавая гортанные звуки.
Отряд достиг проема, завешенного длинными шнурами с деревянными бусинами. Радужка приказала:
– Входи!
Бел остановился на пороге.
– А что дальше?
– Подождешь там. Тебя… гм… посмотрят.
Де Фей шагнул внутрь, обернулся и сказал горянке:
– Можно тебя на секунду?
– Что, красавец?
– Я… – Он покосился на остальных женщин и тихо спросил: – Слушай, это, может, покажется тебе смешным, но… я хотел узнать… Что, по здешним меркам, я действительно вроде как красив?
Некоторое время Радужка смотрела на него, а затем поинтересовалась:
– Не шутишь?
– Шучу? Нет-нет, я действительно хотел узнать…
– Значит, кокетничаешь, – заключила горянка. – Кокет! – Расхохотавшись, она шагнула назад. Шнурки с бусинами колыхнулись и скрыли ее.
Из коридора раздался звук удаляющихся шагов и послышался чей-то голос:
– Юнец, прекрасный, как дикий лан!
– Прелестник!
– В очках…
– Э, в них весь смак!
Затем все стихло.
Бел стоял, рассматривая желтые шарики на шнурках. Из-за штор не доносилось ни звука, но какие-то глухие ритмичные удары, ощущаемые скорее пятками, чем барабанными перепонками, проникали сквозь толщу стен. Указательным пальцем отведя в сторону шнур, Белаван выглянул.
Напротив проема, привалившись к стене, стояла горянка из конвоировавшего его отряда и ковырялась в зубах наконечником трезубца. Увидев его, она помахала рукой и сообщила:
– Погоды пока, милый, за тобой придут.
Кивнув, де Фей позволил шнуру опуститься, повернулся… и подскочил, но от неожиданности, а но от страха.
Ему показалось, что на него, низко опустив лобастую голову и выставив вперед мощные короткие рога, бежит здоровенный рыжий горный козел.
Или, может быть, козлиха.
Летний день Цилиндра шел своим чередом, и солнце катилось к краю крышки-неба.
В оружейном арсенале Стопы Санчи жрицы проверяли бесшумные пенометаллические арбалеты с синтетическими тетивами, лазерными прицелами и набором сменных головок-наконечников для стрел. Обычные острые наконечники, наконечники-присоски, наконечники-шприцы с мгновенным снотворным, наконечники с ампулами, наполненными соплеслезоточивым газом, наконечники-взрывчатки… В этих арбалетах, безотказных, легких и устрашающе функциональных, кроме лазерных прицелов имелись также катушки с тонкой, но очень прочной мономолекулярной нитью, конец которой можно при желании зацепить за жесткое оперение стрелы. А кроме того – мощные пружины, затворы, шестерни, анкеры и даже электромоторчики.
В свое время, охваченный пароксизмом приобретательства, Антон Левенгук притащил самострелы (помимо множества других экстравагантных вещиц) в Стопу. Тогда он, подхваченный ураганным порывом очень редко посещавшего его энтузиазма, словно смерч пронесся по двум дюжинам сопредельных миров Окраины, перетряхивая по пути крупнейшие суперуниверсамы, оружейные магазины, ярмарки, дешевые распродажи и – в поиске раритетов – лавки межпространственных старьевщиков.
Результат этого наскока – наполненный всевозможным хламом большой авиационный ангар, который поставили за учебным корпусом.
Наибольшее опасение Посвященной Шанго внушало то, что диковинные предметы на стеллажах ангара не желали стоять спокойно – они взаимодействовали, что приводило в трепет иногда забредавших туда жриц.
Доходило и до более серьезных последствий.
Вообще-то, Антон Левенгук руководствовался од-ной-единственной целью: чтобы у его супруги в Кабуке всего хватало, чтобы она как можно реже давала о себе знать, не стремясь навещать мужа. После, впрочем, выяснилось, что Левенгук ломился в открытые двери – Шангалла, заделавшись Посвященной Шанго, с головой погрузилась в мутные воды узкоместной цилиндровской политики и не изъявляла ни малейшего желания выныривать на поверхность.
Так или иначе, жрицы вооружились арбалетами, надели унифицированные коричневые комбинезоны и обули ботинки с электромагнитными подошвами. Камень, из которого состояли Эхоловные пещеры, содержал в себе прожилки какого-то так и не опознанного в лаборатории Стопы металла, обладавшего непостижимым свойством «напитываться» звуковыми колебаниями воздуха, что, собственно, и дало пещерам их название.
Теперь жрицы, покинув ангар, вместе с племянницей Слиссы Фалангисты направились к краю Стены, а Посвященная Шанго и Антон Левенгук наблюдали за ними с крыши учебного корпуса.
Конец пути фуникулера, узкая железная площадка с перильцами, навесом и бетонными столбиками. Кабина уже остановилась и раскрыла дверь-гармошку. На площадку вначале осторожно выбрался Баган Скунс, за ним – Дебора Анчи, а следом медленно выполз Гунь Ситцен. Тут Безумный Фун резко закрыл двери, чуть не защемив хвостовую кисточку хамелеона, и уехал;
Они стояли на площадке, оглядываясь. Нет, это пока еще не конец Стены – до вершины шагов двести, но уже хорошо видны легкие кучевые облака, проплывающие совсем низко над головой и задевающие вершину ватными брюхами.
Между Деборой и Гунем разгорелся спор, причем в процессе его девушка неоднократно топала ногой по железу, а змея начала колотить дрожь.
Очередная пещера в ряду других, что подобно бусинам нанизаны на вертикальный туннель. Чань, Хвань и Каплун Лхасса неизвестно из-за чего подрались. Первый приемом «моя-гиря» заехал пяточным суставом в брюхо второму, после чего расплакался; второй попробовал как-то по-особому навернуть крылом третьего, а в ответ раздался такой звук, словно колотушкой ударили по бубну, – это Каплун заехал кулаком по обтянутому кожей черепу летучего мыша. Черная повязка сползла Хваню на глаза, тот улегся на пол передохнуть и обдумать на досуге идею Пустоты в контексте кулака и черепа. И обдумывал ее минут пять, ни разу за это время не пошевелившись, хотя на его морду и уши все время лили холодную воду.
Впрочем, наконец он все же пришел в себя, и Гладия Хахмурка скомандовала подъем. Какие-то тихие звуки, что-то вроде отголоска эха на последнем издыхании, доносились сверху.
На плоском куске базальта стояли чучела.
Здесь имелись: страус, огромный пепельно-серый волк и несколько хищных птиц, не то орлов, не то ястребов. Вокруг висели головы – большие, маленькие, с рылами, пятачками, с рогами и без рогов. Стены, на которых вся эта прелесть обреталась, покрывал темно-вишневый бархат.
Белаван бесцельно прошелся по выставке последних достижений таксидермизма, беспокоясь об оставшихся в кабине фуникулера… А собственно, подумал он, о ком? О попутчиках? Подельниках? Друзьях? Ну, во всяком случае, о Деборе Анчи он предпочитал думать не как о друге, уж это точно…
