Когда все больные заснули, Габриэль, который лежал ближе к покойницкой, встал и, как тень, скользнул в нее. Я поспешил следом за ним. На беду, в этот самый день умер один из почтенных ветеранов галер, и тело его положили на один из столов в покойницкой. Бедняга Габриэль, пробираясь впотьмах ощупью, дотронулся до него рукою, да так закричал, что чуть-чуть нас всех не выдал. К счастью, я догадался, в чем дело, и тоже ощупью нашел его. Он стоял, забившись в угол, и не мог попасть зубом на зуб.
– Идем, дворянчик! – шепнул я ему.
– О, это ужасно! – стонал он.
– Да что?
Он рассказал мне, что с ним случилось.
– Брось ты все эти поэтические нежности, – сказал я. – Нам нельзя терять и минуты. Идем!
– Не могу… у меня ноги подкашиваются…
– Гром и молния! Это очень неприятно, потому что обойтись без ног, когда надо бежать, дело трудное.
– Бегите один, мосье Жибасье.
– Никогда, дорогой мосье Габриэль!
Я подошел к нему, схватил его, дотащил до пролома, заставил схватиться за простыню и спустил таким же образом, как вас сейчас спустили сюда… Когда он был уже внизу, я привязал один из концов простыни к железной ножке мраморного покойницкого стола и спустился к нему сам. Таким образом, мы очутились в морской кладовой, которая помещалась в том же здании, что и лазарет, только была в нижнем этаже, а госпиталь – во втором. Я зажег потайной фонарь и стал отыскивать плиту, на которой мой госпитальный приятель должен был написать мелом букву, чтобы обозначить, что под нею спрятаны два мужских костюма. Вскоре мне бросилась в глаза большая белая «Ж». Это внимание друга так меня тронуло, что на глазах у меня выступили слезы. Я приподнял плиту и увидел целый жандармский мундир с шапкой и вооружением, да сверху того еще парик.
– Один мундир? – спросил Жакаль.
– Да, один… На этом-то я и хотел поиспытать своего товарища и изобразил, что я в отчаянии.
– Только один мундир! – вскричал я.
– Так что же? Одевайте его скорее и бегите! – сказал Габриэль.
– Мне бежать? А вы-то?
– А я останусь здесь, чтобы искупить свое преступление.
– Славный вы, честный товарищ, – сказал я ему. – Для того, что я задумал, только и был нужен один мундир, с двумя я не знал бы, что и делать, но мне хотелось испытать, насколько на вас можно положиться. А теперь помогите-ка мне одеться, если не найдете для себя слишком унизительным разыграть роль камердинера при жандарме.
– А я как же?
– Вы останетесь в том, в чем вы есть.
– В этом самом костюме?
– Да. Разве вы не понимаете, в чем дело?
– Нет.
– Так давайте, я завяжу вам руки.
– Этого я уж совсем не понимаю.
– Я буду жандармом, а вы каторжником, которого пересылают с галер в какую-нибудь другую тюрьму… в какую именно, мы потом придумаем. Этого добра во Франции ведь много. Как только начнет рассветать, мы таким образом отсюда и выберемся.
– А! – сказал он просто.
Было очевидно, что он свою роль понял.
Всю ночь мы просидели на складе, а на рассвете, как только пушка возвестила открытие порта, мы отправились к решетке арсенала. Ее только что отперли, и портовые рабочие входили в нее толпами. Мы вместе с Габриэлем протиснулись между ними и пробрались в ворота так, что нас никто не заметил. Бедняга Габриэль дрожал с головы до ног. Минут через десять мы очутились за городом и направились по дороге в Боссэ.
В нескольких ружейных выстрелах от Тулона мы вошли в лес и не успели сделать и десятка шагов, как три громоподобных пушечных выстрела возвестили городу и окрестным деревням, что с галер совершен побег. Мы забрались в самую густую чащу, закрылись ветвями и листьями и так ждали ночи, чтобы во тьме пройти через крепость Боссэ.
На наше счастье, в то время, как жандармы принялись обыскивать лес, полил проливной дождь. Добравшись почти до нас, они стали ругаться и проклинать погоду и свою должность и решили лучше провести время в одном из ближайших кабаков. Вскоре вокруг нас все стихло, и мы пробыли весь день спокойно в лесу. Около восьми часов вечера мы снова вышли на дорогу и направились в Боссэ, а к утру были уже в Кюжском лесу. Одним словом, мы возвратились на родину целы и невредимы, и, как видите, я, если не считать нескольких царапин ножом да неприятного пребывания на дне колодца, чувствую себя очень хорошо.
– Это просто изумительно, мосье Жибасье.
– Не правда ли?
– Настолько изумительно, что будь я префектом полиции, я дал бы вам патент на устройство побегов и почетную награду. Но, к сожалению, я не префект полиции, а только агент его. Однако и в моем скромном положении я должен признаться, что чувствую в себе такой восторг перед вашей находчивостью и энергией, что еще не знаю, останусь ли верен своему долгу или нарушу его под влиянием своего благоговения перед вами. Впрочем, вероятно, это будет зависеть от степени вашей откровенности со мной. Так позвольте же мне продолжить мои расспросы, хотя бы для того, чтобы проверить слова Карманьоля относительно того, что правда живет на дне колодца. Потрудитесь объяснить мне, почтеннейший мосье Жибасье, как вы сюда попали?
– О, да, здесь отвратительно! – вскричал каторжник, уклоняясь от прямого ответа. – И, право, если бы не удовольствие быть в вашем обществе…
– Вы меня не поняли. Я прошу вас сообщить мне причины и способ, каким вы очутились здесь.
– Ах, это! Так вот видите, мосье Жакаль: я получил наследство в пять тысяч франков.
– Это значит, что вам удалось украсть пять тысяч?
– Нет, я их не украл, а честно заработал в поте лица моего, мосье Жакаль, и это так же верно, как то, что мы с вами теперь в колодце.
– Значит, вы принимали участие в Версальском деле. Я узнал это по той поразительной ловкости, с которой была заперта дверь.
– Это какое же Версальское дело? – спросил Жибасье с самым невинным видом.
– Вы в какой именно день приехали в Париж?
– В воскресенье на масленой, так что видел даже, как проводили быка, который был в этом году особенно хорош! Говорят, его откармливали на прекрасных пастбищах долины Ок. Да здесь нет ничего удивительного. Долина Ок расположена в самых благоприятных условиях, с одной стороны она защищена…
– Если вам все равно, мосье Жибасье, оставим пока долину Ок.
– Очень охотно!
– Скажите-ка лучше, как вы провели воскресенье на масленой?
– Довольно весело, благодарю вас, мосье Жакаль. Мне пришлось встретиться с несколькими старыми приятелями, и мы вдоволь подурачились.
– А в понедельник?
– В понедельник я наносил визиты.
– Визиты?
– Да, несколько официальных и один почетный.
– Это было днем?
– Да, мосье Жакаль, разумеется, днем.
– А вечером?
– Вечером?..
– Ну, да.
– Черт возьми!
– Да в чем же дело?
– Впрочем, разве можно в чем-нибудь отказать своему спасителю… – проговорил Жибасье, как бы про себя.
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы желаете, чтобы я поднял перед вами темную завесу моей частной жизни. Хорошо. Для вас я сделаю даже и это. В понедельник, в одиннадцать часов, я…
– Этого не нужно! Оставим тайны вашей частной жизни и будем продолжать.
– Тем лучше для меня.
– Что вы делали во вторник?
– О, я предавался самому невинному удовольствию! Я гулял по эспланаде Консерватории с фальшивым носом.
– Но ведь для этого у вас была особая причина.
– Презрение! Мизантропия и больше ничего! Утром я ходил смотреть на участников маскарада, и они показались мне отвратительными! Увы! Вот исчезает еще один из наших хороших старых обычаев. Я, разумеется, не честолюбив, но будь я префектом полиции…
– Оставим и это и перейдем к вечеру вторника…
– К вечеру вторника?.. А! Мосье Жакаль, вы опять хотите, чтобы я поднял густую завесу с моей частной жизни.
– Вы были в Версале, Жибасье?
– Я этого и не отрицаю.
Жакаль как-то странно улыбнулся.
– Зачем вы туда ездили?
– Чтобы прогуляться.
– Вы? Вы ездили в Версаль гулять?
– Да. Я почему-то очень люблю этот город, полный напоминаний о великих королях; здесь какой-нибудь этакий фонтан, там группа…
– Вы были в Версале не один?
– Да разве человек может быть когда-нибудь на земле совершенно один, мосье Жакаль?
– Послушайте, Жибасье, мне некогда выслушивать все ваши глупости! Вы устраивали похищение молодой девушки из пансиона мадам Демаре?
– Это совершенно верно, мосье Жакаль.
– И в награду за это вы получили те пять тысяч франков, о которых только что говорили?
– Теперь вы и сами видите, что я их не украл, иначе, если бы я уже не был приговорен к каторге на всю жизнь, мне, наверное, прибавили бы еще годиков двадцать.
– Ну, и когда девушка очутилась в руках Лоредана де Вальженеза, что с нею сталось?
– Как! Вы знаете…
– Я вас спрашиваю, что сталось с девушкой после того, как мадемуазель Сюзанна вам ее выдала.
– О, мосье Жакаль, если мосье Делаво вас потеряет, это будет великой утратой и для него, и для Франции!
