– В третий раз спрашиваю вас, Жибасье, что сталось с девушкой?
– О, что касается этого, то я и сам не знаю.
– Обдумывайте хорошенько то, что вы говорите!
– Клянусь вам честью Жибасье, мосье Жакаль, что мы только посадили ее в карету, а после этого я ничего даже не слыхал о ней. Тешу себя надеждой, что теперь молодая чета совершенно счастлива и что, значит, и я содействовал счастью хотя бы двух своих ближних.
– А вы сами, что вы делали после этого дня? Или вы, может быть, и этого не знаете?
– Я стал очень экономен, почтеннейший мосье Жакаль, и, зная, что золотой ключ отпирает все двери, хотел найти себе в этом умном и трудолюбивом городе Париже какое-нибудь почтенное положение.
– Нельзя ли узнать, какое именно?
– Мне хотелось сделаться менялой… Но, к несчастью, у меня не было достаточного капитала, чтобы купить себе хоть полпая в какой-нибудь конторе. Однако в ожидании того, что, может быть, провидению угодно будет милостиво взглянуть и на меня, несчастного, как выражался мой кроткий Габриэль, я стал каждый день бывать на бирже, чтобы посмотреть, как совершались тайны великих дел. Я понял механизм ажиотажа и устыдился, что так понапрасну растратил свою жизнь! Я понял, что зарабатывать на свое существование этим способом неизмеримо легче, чем так, как делал это я. Мало-помалу я перезнакомился со многими почтенными биржевиками, и они, признавая мою смышленость, чуткость и знание дела, стали обращаться ко мне за советами и отдавали мне некоторую долю своих барышей.
– Ну, и это дело вам удалось?
– Удалось настолько, что через месяц у меня было тридцать тысяч франков чистого капитала, т. е., по крайней мере, вчетверо больше того, что я заработал в течение всей моей трудовой жизни! Имея в руках такое состояние, я сделался совершенно честным человеком.
– В таком случае вас, вероятно, теперь совсем узнать нельзя! – вскричал Жакаль.
Он достал из кармана спички и потайной фонарь, зажег его и поднес к лицу Жибасье. Но он был до того перепачкан тиной и кровью, что его было действительно трудно узнать.
Часть VIII
I. Жакаль открывает шестьдесят лиц
Жакаль с минуту смотрел на каторжника. Он испытывал видимое удовольствие, сидя против этого искусного игрока с четырьмя тузами в руке.
– Мне, в самом деле, нравится ваше благородное лицо, Жибасье. Годы, как легкие тени, пронеслись, не оставив на нем ни малейшего следа. Но здесь такой мрак, сделайте одолжение, подержите свечу и посветите: мне нужно написать несколько слов.
Жибасье взял восковую свечу. Жакаль вынул из своего неистощимого кармана записную книжку, вырвал листок бумаги и принялся писать на коленях, приглашая Жибасье продолжать.
– Продолжение моей истории печально, – сказал каторжник. – Когда я был богат, у меня было много друзей, а вместе с ними и врагов. Это состояние, которое я скопил ценою собственных трудов, сделалось достоянием людей, лишенных наследства. Когда я вчера вечером возвращался домой от моего банкира, меня схватили за ворот, исцарапали, избили, ограбили и, в конце концов, бросили в колодец, где я встретился с вами.
Жакаль поднялся, схватил конец веревки, прикрепил к ней только что исписанный клочок бумаги и закричал своим помощникам: «Тащите!» С легкостью ночной бабочки вылетела бумага из колодца на землю, и веревка, освобожденная от излишней тяжести, снова опустилась.
Один из полицейских подошел к фонарю и прочитал: «Я посылаю вам человека, которого вы обязаны сохранить. Препроводите его в госпиталь и не теряйте из виду. Передайте мне, пожалуйста, веревку».
– История ваша очень трогательна, любезный Жибасье, – заметил инспектор, – но после стольких бурных часов, проведенных вами, вам нужен отдых. В эту пору ночи еще свежи: позвольте предложить вам более безопасное и в гигиеническом отношении более удобное помещение.
– Вы слишком добры, г-н Жакаль.
– Помилуйте! Между старыми знакомыми…
– В таком случае вы меня обязываете.
– Неужели это вас тяготит?
– Быть может, – сказал Жибасье задумчиво, – труднее принимать услугу, нежели оказывать ее.
– По этому поводу древние написали много прекрасных вещей, Жибасье. Но потрудитесь привязаться покрепче, устройтесь поудобнее.
Жибасье сделал узел на конце веревки, просунул в петлю свои ноги, зацепился руками за веревку и закричал: «Тащите!»
– Счастливого пути, любезный Жибасье! – сказал Жакаль, с живым интересом глядя ему вслед, так как через несколько минут ему предстояло сделать то же самое. – Хорошо, – прибавил он, видя, что каторжник исчез в воздухе.
Веревка снова опустилась. Жакаль зацепил крючок за пояс, удостоверился, что пряжки крепко застегнуты, и, закричав: «Тащите!», в свою очередь, стал подниматься. Но едва поднялся он на десять метров, как снова закричал:
– Стой, стой!
Веревка остановилась.
– Ба, какую чертовщину вижу я там!
И действительно, трудно было разобрать, что за фантастическое зрелище предстало перед ним. Через огромную щель, образовавшуюся в боковой стенке колодца, взгляд Жакаля устремился на мрачные своды ниши, отделенные друг от друга широкими полосами тени и света. Свет падал от десятка фонарей, укрепленных на столбах, и освещал группу из шестидесяти человек, находящуюся в двухстах шагах от Жакаля.
Люди эти собрались, казалось, для решения очень важного вопроса, судя по тому, как они толпились около оратора, который говорил с жаром и энергично жестикулировал.
– Вот так штука, – проворчал Жакаль. – Что это за люди и что они там делают?
В самом деле, при свете фонарей, – если бы не их обыкновенные костюмы, – их вполне можно было принять за сказочных волшебников, собравшихся для своего колдовства.
Жакаль вынул из кармана очки. Образцовое произведение инженера Шевалье, очки эти достигали в объеме шести или восьми дюймов. Жакаль всегда носил их с собою. Благодаря этим превосходным очкам, Жакаль заметил, что лицо каждого из участников ночного тайного собрания выражало полнейшее удовольствие и сосредоточенное внимание, но или у оратора был слабый голос, или он сознательно говорил тихо, или расстояние, на котором находился Жакаль от этой группы, было слишком велико, только, как он ни напрягал свой тонкий слух, ему не удалось расслышать ни слова.
Впрочем, некоторые лица казались Жакалю знакомыми, но, тем не менее, он затруднился бы назвать их по имени или же определить род их занятий. Одетые в длинные темного цвета сюртуки, застегнутые до самого подбородка, с длинными густыми седыми усами, они походили на старых воинов. Те, у которых не было усов, – а их была меньшая часть, – были просто мирные граждане, и по их лицам можно было догадаться об их профессиях. Жакаль знал этого честного лавочника с улицы Сен-Дени, другого он где-то встречал. Словом, каждый из этих людей был ему небезызвестен.
Привяжем себя к веревке Жакаля: она достаточно прочна, чтобы выдержать нас двоих, а может быть, даже и троих, любезный читатель, и постараемся получше рассмотреть обстановку, где происходила вышеописанная сцена.
Случалось ли вам проходить мимо винных погребов и заглядывать в эти длинные туннели, которые называют погребами? Глядя из одного конца в другой, вы видите светлое пятно в конце этих исполинских сводов, и, кажется, понадобится вечность, чтобы пробежать эту длинную темную аллею, которая отделяет вас от полосы света. То же самое видел Жакаль перед своими глазами: необозримые подземные ходы, оканчивающиеся перекрестком, который освещался фонарями и где толпились в эту минуту люди.
– Ах, черт возьми! Я понимаю! – вскричал вдруг Жакаль, ударив себя по лбу. Жест этот был так резок и силен, что Жакаль едва не потерял равновесие, веревка сильно заколебалась, очки Жакаля упали на дно колодца, но его это не смутило, он пошарил в кармане, вынул футляр, а из него – вторую пару очков и насадил их на лоб вместо того, чтобы надеть их на нос; стекла этих очков были зеленого цвета, тогда как в первых они были темно-синими.
– Понимаю, – повторил Жакаль. – Я знаю, где прошли эти шестьдесят молодцов! Мы находимся в катакомбах… Хе! Хе! Г-н префект полиции, а вы полагали, что знаете все входы и выходы!
В самом деле, Жакаль говорил правду. Тот свод, который расстилался перед его глазами и завершался перекрестком, составлял угол необозримого мрачного подземного хода, простиравшегося от Монружа до Сены и от Ботанического сада до улицы Гренель. Что же касается до обвинения префекта полиции, претендовавшего на знание всех выходов, то Жакаль был не прав. Проходы эти могли зависеть от воли жителей левого берега: чтобы образовать новый проход, достаточно, например, в предместье Сен-Марсель прокопать отверстие от двадцати пяти до тридцати футов.
В ту минуту, когда Жакаль, к своей великой радости, хотя немного поздно, сделал это важное открытие, он вдруг услыхал оглушительный крик «браво» и вслед за тем возглас:
