— Слава богу! — ответил Володыевский. — Пустите меня!
— А нешто не знаешь, как войти.
— Знаю, — сказал Володыевский и, ощупав вход, прыгнул в середину. Подбипента и еще несколько человек последовали за ним.
В эту минуту внутри прикрытия раздался пронзительный вой — и другие рыцари стремглав кинулись к остальным прикрытиям. В темноте послышались стоны и звон оружия, кое-где пробегали какие-то темные фигуры, иные падали на землю; кое-где прогремел выстрел, но все это продолжалось не более четверти часа. Казаки, большей частью застигнутые во сне, даже не защищались и все были истреблены прежде, чем успели схватиться за оружие.
— К гуляй-городищам! К гуляй-городищам! — раздался голос Марка Со-бесского.
Рыцари кинулись к башням.
— Жечь с середины, сверху мокры! — сказал Скшетуский.
Но это нелегко было исполнить. В башнях, построенных из сосновых бревен, не было ни дверей, ни отверстий. Казацкие стрелки взбирались на них по лестницам, а небольшие пушки, которые могли на них помещаться, втаскивали на канатах. Рыцари некоторое время бегали вокруг башен, тщетно рубя саблями балки.
К счастью, у челяди были топоры, и они стали рубить башни. Собесский велел подложить под них нарочно заготовленные для этой цели коробки с порохом. Кроме того, зажгли мазницы со смолой и факелы — и пламя стало лизать хотя и мокрые, но все же пропитанные смолой бревна.
Но прежде чем бревна загорелись, прежде чем вспыхнул порох, Подбипента наклонился и поднял огромный камень, вырытый из земли казаками.
Четверо сильнейших людей не сдвинули бы его с места, а литвин раскачивал его в своих могучих руках, и при свете мазниц было видно лишь, как лицо Подбипенты покраснело. Рыцари онемели от удивления.
— Вот Геркулес! — воскликнули они, подымая руки вверх.
Подбипента подошел к еще не зажженной башне и бросил камень в самую середину стены.
Присутствующие даже наклонили головы — с таким грохотом ударился камень. От удара тотчас лопнули соединения, раздался треск, башня раскрылась, как сломанные двери, и с шумом рухнула.
Ее облили смолой и в одну минуту зажгли.
Вскоре несколько десятков громадных костров осветило всю равнину. Хотя шел дождь, но огонь осилил его, и… как говорилось в хрониках, "горели те беллюарды к удивлению обоих войск, хотя день был такой сырой".
На помощь из казацкого лагеря бросились полковники Степка, Кулак и Мрозовицкий, каждый во главе нескольких тысяч казаков, и пытались погасить огонь, но тщетно. Столбы пламени и багрового дыма рвались все выше к небу, отражаясь в озерах и лужах, образовавшихся после ливня.
Между тем рыцари сомкнутыми рядами возвращались в окопы, откуда их издали приветствовали радостными криками.
Вдруг Скшетуский окинул взглядом свой отряд и крикнул громовым голосом:
— Стой!
Между возвращающимися не было пана Лонгина и маленького рыцаря. По-видимому, увлекшись, они застряли около последней башни или же нашли где-нибудь скрывшихся казаков и не заметили ухода товарищей.
— Вперед! — скомандовал Скшетуский.
Собесский, шедший на другом фланге, не понял, в чем дело, и поспешил к Скшетускому, чтобы спросить его, но в ту же минуту точно из-под земли показались оба рыцаря на половине дороги между башнями и отрядом.
Дан Лонгин со своим громадным блестящим мечом в руке шагал огромными шагами, а рядом с ним рысью бежал Володыевский. Головы рыцарей были обращены к преследующим их, как стая псов, казакам.
При зареве пожара можно было ясно видеть эту картину. Казалось, точно гигантская самка лося бежит от толпы охотников со своим маленьким детенышем, готовая каждую минуту броситься на нападающих,
— Они погибнут! Ради бога, скорее! — кричал раздирающим душу голосом Заглоба. — Казаки подстрелят их из луков или пищалей! Ради Христа, скорее!
И, не обращая внимания на то, что может завязаться новый бой, он помчался с саблей в руках вместе со Скшетуским и другими на помощь, спотыкался, падал, поднимался, сопел, кричал, дрожал.
Но казаки не стреляли — самопалы отсырели, а тетивы луков размякли, и они лишь спешили захватить убегающих. Из них человек десять чуть было не настигли беглецов, но оба рыцаря повернулись к ним лицом, как два диких кабана, и с криком подняли сабли вверх. Казаки остановились.
Пан Лонгин со своим гигантским мечом казался им каким-то чудовищем.
И как два волка, преследуемые гончими, повертываются к ним и сверкают белыми клыками, а собаки, воя издали, не осмеливаются броситься на них, так и те рыцари несколько раз поворачивались, и каждый раз бежавшие за ними казаки останавливались.
Только раз к ним подбежал какой-то смельчак с косой в руке, но пан Михал мигом кинулся на него, как рысь, и укусил насмерть. Остальные ждали товарищей, которые бежали густой толпой.
Но и рыцари все приближались, а пан Заглоба бежал с поднятой над головой саблей и кричал нечеловеческим голосом:
— Бей! Режь!
Но вот из окопов грянул выстрел, ухнула по-совиному граната, со свистом описала красную дугу и упала в толпу казаков; за ней вторая, третья, десятая. Казалось, битва начиналась снова.
Казаки до осады Збаража не знали такого рода вылазок и под трезвую руку боялись их больше всего, видя в них "чары Еремы"; толпа остановилась, потом разделилась на две — лопнули гранаты, разнося страх, смерть и уничтожение.
— Спасайтесь! Спасайтесь! — раздались испуганные голоса.
И все рассеялись. А между тем пан Лонгин и маленький рыцарь подъезжали к рядам гусар-спасителей.
Заглоба бросался на шею то одному, то другому, целовал их в лицо и в глаза. Радость душила его, но он старался сдерживаться, не желая выказать себя мягкосердечным, и восклицал:
— Ах вы, черти! Не скажу, что я люблю вас, но все же боялся за вас. Да чтоб вас изрубили! Так-то вы знаете службу — остаетесь в тылу. Надо бы вас привязать за ноги к лошадям и протащить таким манером по площади. Я первый скажу князю, чтобы он придумал для вас наказание. А теперь пойдемте спать! Слава Богу и за это! Счастье этих собачьих детей, что они убежали от гранат, не то я изрубил бы их, как капусту. Я предпочитаю драться, а не спокойно смотреть, как гибнут знакомые. Сегодня нам надо выпить. Слава Богу и за это! Я уж думал, что завтра нам придется панихиду служить. Жаль, что не пришлось сразиться, у меня страшное дело как чешутся руки, хотя в укрытиях я им и задал уже перцу.
XXVI
Но пришлось все же воздвигнуть новые валы и укоротить линию окопов, чтобы сделать безвредными земляные работы казаков и облегчить себе оборону. После штурма копали всю ночь, но и казаки не бездействовали. В темную ночь со вторника на среду они окружили польский лагерь другим валом, еще более высоким, чем первый. На заре казаки открыли огонь и продолжали стрелять в течение четырех дней и четырех ночей. Противники причиняли друг другу немало вреда, так как с обеих сторон состязались лучшие стрелки.
Время от времени массы казаков и черни шли на штурм, но не доходили до валов, и лишь пальба становилась все жарче. Неприятель, располагая огромными силами, часто сменял отряды сражающихся, уводя одни на отдых, другие посылая в бой. В польском лагере не было людей на смену, — одни и те же люди должны были постоянно стрелять, каждую минуту быть готовыми к отражению штурма, хоронить убитых, рыть колодцы и подсыпать валы. Солдаты спали или, вернее, дремали у валов среди огня, дыма и пуль, летавших в таком количестве, что каждое утро приходилось их сметать со двора. В течение четырех дней никто не мог переменить одежды, которая мокла под дождем, сохла на солнце, жгла днем, холодила ночью; в течение четырех дней никто не получал горячей пищи. Пили водку, примешивая к ней для большей крепости порох, — грызли сухари и рвали зубами иссохшее копченое мясо, и все это среди дыма, выстрелов, свиста пуль и грохота пушек.
И "ничего не значило получить удар в голову или в бок" — говорится в хронике. Солдат обвязывал грязной тряпкой окровавленную голову и продолжал сражаться. Это были странные люди: в рваных колетах и заржавленных доспехах, с разбитыми ружьями в руках, с красными от бессонницы глазами, вечно бдительные — они всегда готовы были сражаться, днем или ночью, в дурную или хорошую погоду.
Солдаты влюбились в своего вождя, в опасности, штурмы, в раны и смерть. Какая-то геройская экзальтация охватила души, сердца "затвердели". Ужасы превратились для них в наслаждение. Разные полки состязались в служебном рвении, в выносливости, в перенесении лишений, в мужестве и упорстве.
Дошло до того, что солдат трудно было удержать на валах, так как, не ограничиваясь обороной, они рвались к неприятелю, как разъяренные от голода волки к овчарне. Во всех полках царила какая-то дикая веселость. Того, кто намекнул бы о сдаче, разорвали бы на куски. "Мы здесь хотим умереть!" — повторяли все в один голос.
