— Нет, — сказала Бет. — И замолчи, пожалуйста.
Она опустилась в ванну и, прогнав Белль, вымылась с крайним тщанием. Белль поднесла ночную рубашку, попутно рассказывая, что завтра Бет предстоит находиться у гроба матери, и погребальные церемонии растянутся на целый день, но она может не присутствовать на них все время — только в начале, когда мертвую придут почтить главы кланов и Солнце, и в конце, когда тело Лорел уложат в капсулу и в ракете запустят к звездам.
— Хватит тарахтеть, уходи, — приказала Бет, выключая освещение. Ей хотелось остаться одной со своим горем и со своим стыдом.
Она ничего не сделала для Дика, и, похоже, ничего уже не сделает. У нее толпа слуг, куча пажей и прихлебателей — и ни на кого нельзя положиться. Даже ее чертов жених, этот Император-Солнце не поможет ей. Он мог бы одним чихом дать Дику свободу — просто приказать, и все! — и не сделает этого, потому что важно, понимаешь ли, сохранить лицо.
Да нет. Лицо тут ни при чем. Она представила себя на его месте — что бы она сделала, если бы кто-то из самых благих побуждений зарубил леди Констанс. Страшно подумать, что бы она сделала. Она бы даже не предложила ему всю жизнь работать на Доминион, чтобы отдать долг — просто прикончила бы без всякой жалости, как собаку. Значит, Рихард великодушнее, чем она, и Керет тоже? Господи, господи, а она-то бочлась стать «такой же, как Рива»! Да она хуже!
Собственная нищета открывалась ей во всей неприглядности. Сначала память беспощадно вернула тот момент, когда она попыталась соблазнить Дика. Каким привлекательным это казалось тогда — быть для него единственной в его жизни женщиной. Ну вот, ее желание исполнилось. Она будет единственной в жизни Дика, потому что завтра он умрет. А она, как и мечтала, окажется в центре всеобщего поклонения, станет супругой сиятельного государя, притом — вовсе даже неплохого человека, который любит ее. Бабушка Альберта и ее научные дамы доберутся до секрета, скрываемого ее генами, и поколение пилотов, выведенных искусственно, вынырнет из этого сектора в большой космос — взять у Империи реванш. Слава, почет, безбедная жизнь — ты этого хотел, Жорж Данден. А Дик уйдет навсегда — она ведь боялась его любви, отягощенной слишком большой ответственностью. Как справедливо заметила Белль, «закончилось» позавчера — значит, даже ребенка не будет, семя просто вытечет из нее, дырку ей благополучно зашьют, и от Дика ничего не останется, как будто его и не было на свете. А даже если бы и был ребенок — что бы она сделала? Ведь как пить дать, ему не дали бы родиться. Вырезали бы, не спрашивая ее, как это было с ремодификацией. Ради людей и кораблей дома Рива. Потому что убивать детей «по соображения догмы» — это ужас что такое, а ради людей и кораблей — ничего, нормально.
Бет плакала, вспоминая неуклюжие ласки, так не похожие на то, о чем она читала в дамских романах. Любовников в этих романах постоянно сравнивали с искусными музыкантами, которые владеют женщиной как музыкальным инструментом, извлекая нужные гармонии. Дик не был искусным музыкантом. Он не знал, где прижать и где дернуть так, чтобы женское тело «зазвучало» как надо, а и знал бы — вряд ли стал бы думать, как на нем «сыграть», потому что видел не тело, а человека. Он отдавал себя ей, ей одной, и был таким нежным, точно она из рисовой бумаги. Она решила поначалу, что с ее стороны это будет чистым актом милосердия. Ну, в самом деле — чем это еще может быть в первый раз, в тюремной камере, куда в любую минуту могут вломиться, в слезах, в смертном страхе и с цепями на руках (потом эта цепь страшно врезалась ей в лопатки)? Она сама удивилась, когда от робких прикосновений ее плоть расцвела. А когда он пульсировал в ней, как сердце… Бет не могла назвать это теми словами, которые вычитала в книжках — одни были слишком сухими, другие слюнявыми. Почему он спросил про виноградные гроздья?
Не было никакого наслаждения типа «весь мир потонул в теплой и ароматной влаге любви». Было просто невыносимое чувство, чем-то похожее на жалость и на восхищение одновременно (хотя Бет, убей Бог, не могла бы объяснить, как такое возможно). Может быть, кто-нибудь и когда-нибудь таки заставит ее испытать это «всепоглощающее наслаждение» — но никто не будет подходить к ней так же просто и верно, как ключ к замку. Боже, да что ж это за несправедливость такая? Почему он должен умереть именно сейчас?
Бет не разделяла уверенности Аэши Ли в том, что Дик после этого передумает. Наоборот, теперь он казался ей совсем потерянным. Надежда, родившаяся по пути в дворцовую тюрьму, теперь почти задохнулась. Она оставила его — там, на согретой их телами, но быстро теряющей тепло железной полке. Он спал, закинув руки за голову, и во сне сохранял все тот же сосредоточенный вид. Во всем, во что он верил и что считал правильным, он был последователен и упрям, как шахтопроходческий бот*. Когда ему не хватало знаний — он зубрил до черноты в глазах, когда сомневался в своих силах — тренировался до упора, когда нужно было убить врага, чтобы спасти друга — убил, а когда осталась последняя возможность утвердить свою любовь перед лицом всего враждебного мира — он просто взял и сделал то, что считал нужным. Потому-то Рихард и хочет его живым, а не мертвым.
Потому-то и не получит.
* * *
У Яна Шастара все пошло кувырком. Началось с того, что ни морлок, ни старик, ни рабыня из дому не вышли и на праздник не пошли. Моро же поехал в сёгунский дворец, и забраться к нему в его отсутствие да подстеречь его уже никак не выходило, раз дом был задраен наглухо.
Шастар уже понимал, что надо бы уходить — а все-таки послал морлока наблюдать за парадным, а сам сидел и ждал непонятно чего.
Улица напротив дома Моро со стороны черного хода была оживленной торговой коммуникацией. Наблюдательный пост Шастара находился в смотровом окне под лавкой напротив — когда стало понятно, что дом сегодня никто не покинет, Шастар перебрался туда, и там засел. Помещение это было пустующим складом, и если бы кто-то туда зашел, он бы не удивился — в Пещерах Диса хватало людей, которые ночуют черт-те где.
Оттуда он и увидел, как по улице двигаются двое солдат, да не кто-нибудь — дворцовая стража! Двое рядовых в полном кидо с черно-золотым султаном роты «Хаято», промаршировали улицей, как два танка с приделанными ногами — и встали возле черного хода лесанова дома.
Тут уж осталось только плюнуть и уйти — что Шастар и сделал.
Морлока на его посту, заранее оговоренном, он не нашел, и плюнул еще раз. Вот распустился, и в чем уже нельзя на него положиться. Куда это он слинял (хотя его наблюдение стало таким же бессмысленным, как и наблюдение Шастара — у парадного стояли аж четверо «хаято»)?
Шастар присмотрелся — и увидел на площади, куда вливалась улица, толпу. Там был большой экран общественной инфосети, и сейчас по этому экрану что-то шло, а толпа внимала. Шастар подошел ближе.
Через минуту он расслышал все как следует и проклял себя, морлока, Моро, чертова имперского мальчишку, тайсёгуншу и все Пещеры Диса до последнего камешка.
В новостях не сообщали, как мальчишка с оружием оказался от сёгунши на расстоянии удара — в толпе справа и слева от Шастара тут же начали строить собственные версии. Все они былит сущим бредом, потому что их создатели не знали того, что знал Шастар: дом, возле которого стоит «почетный караул», принадлежит Морихэю Лесану, у которого паренек три недели находился в плену. Значит, Моро что-то спартачил, что-то у него там не вышло. И еще черт знает когда с его дома снимут охрану — если его вообще не казнят. А значит, от Шастара он укрыт надежно, и если его казнят — уйдет от законной мести.
Пойти, что ли, напиться.
Шастар пошел в кабак и начал напиваться, и в ходе этого дела услышал еще один выпуск новостей, в котором сообщалось, что похороны цукино-сёгун будут завтра на закате, на равнине Эузан, а тело будет выставлено сначала в Яшмовом зале во дворце, а позже — в Храме всех ушедших. Преступника будут судить судом капитанов в Звездной Палате. Несчастный ты пацан, подумал Шастар, и в несчастный час ты родился на свет.
В зале кабака как-то потемнело, Шастар оглянулся — и увидел, что на пороге стоит морлок.
— Эй, ты! — крикнул бармен, — За порог ни шагу, у меня чистый кабак.
— Раэмон хозяина ищет, — смиренно прогудел морлок.
— Есть тут его хозяин?
— Я, — поднял руку Шастар. С тяжелым вздохом положил на стойку одиннадцать сэн (десять — за выпивку, одну — на чай) и вышел к Рэю. — Чего тебе?
— Я должен попытаться спасти сэнтио-сама.
Шастар сжал челюсти от досады. Ну да, конечно. Морлок занимался всем этим ради мальчишки, Моро был для него целью номер два. Или даже целью номер пять — если бы он знал, что трое других тоже живы.
— Забудь, — он качнул головой. — Ты сам знаешь, что такое дворцовая тюрьма. Ты не прорвешься, а завтра он весь день будет в кольце солдат, Бессмертных и морлоков. Ты к нему и на десять метров не приблизишься, тебя убьют.
