низкой плоскокрышей пристроечке.
Я бросился следом за ней.
В дверях погребицы чуть не в лоб столкнулся с Акимкой. В первое мгновение мне показалось, что это не он. Без рубахи, загорелый, мускулистый, рослый парнишка стоял, широко расставив ноги, и, поддергивая штаны, смотрел на меня колючими серо-синими глазами. Смотрел сердито, пристально. Но вот в них заскакали проворные зеленоватые живчики, а кончик носа дернулся. Он отмахнул со лба до белизны выгоревший чуб, качнулся и, ударившись грудью о мою грудь, выкрикнул:
—Ромка-а, шишига-а!..
Акимка тискал меня, толкал плечами, раскачивал, валил на землю. Я схватил его, приподнял и принялся трясти. Оба мы выкрикивали что-то невразумительное, но радостное. Дашутка звонко смеялась.
—Закатилась,— сказал Акимка.— Поди лучше рубаху мне кинь.
Дашутка скакнула за порог погребицы и вернулась, встряхивая ластиковую 1 рубаху.
Он рванул ее из рук Дашутки, зло прошипел сквозь зубы:
—Глазеешь и глазеешь, как дура глупая!
Дашутка вздохнула, подперла кулаком щеку, горестно глянула на меня и принялась жаловаться:
Прямушки замаялась я с ним. Уж до того упрямый, ажник сердце мрет. В доме завсегда дел невпроворот, а он либо сидит думает, либо за дядей Максимом, чисто нитка за иголкой, летает.
«Либо», «прямушки»! — передразнил ее Акимка, застегивая ворот рубахи.— Горазда на разговоры! Чего бы вы с мамкой без меня делали? Одна бы слезы точила, а другая языком строчила.
1 Ластик — вид сатинета, подкладочный материал.
Дашутка медленно складывала на груди руки, обмеривая
Акимку притушенным взглядом, а затем ее губы презрительно искривились, а белые, с голубоватым отливом зубы будто выпятились.
Уж такая ты, Акимушка, умнота, хоть за деньги показывай!— с пренебрежением, в растяжечку произнесла она и вдруг, тряхнув головой, строго сказала: — Иди с дедом Дани-лом повидайся!
Хватит! Пристала, как трава-липучка! — гневно крикнул Акимка.
Вздрогнув, как от толчка, она вскинула на него глаза, ставшие необыкновенно большими и совсем темными, повернулась и пошла прочь.
—Видал, какая? — кивнул вслед ей Акимка.— Теперь целый день на меня и не посмотрит. Такая стала, слова поперек не скажи. Малая была, задиралась,, а теперь... А-а, да ну ее в прорву! Айда, я с дедом Данилой повидаюсь.
В сенях меня перехватила тетка Пелагея. Прижимала к себе, целовала в затылок, взволнованно бормотала:
—Ромашка, радость-то какая! Не думала увидеть... Тетка Пелагея и смеялась и плакала, удивлялась и спрашивала.
За тятькой надо бежать,— хмуровато сказал Акимка, появляясь в дверях горницы.
Ой, да где ты его теперь сыщешь? — откликнулась тетка Пелагея.
Знаю где! — заявил он и, дернув меня за рукав рубахи, кивнул к выходу из сеней: — Айда со мной!
26
Во дворе Акимка метнулся в пристроечку, в которой спал, и появился в сапогах. Натягивая на лоб мятый картузишко, он подошел к Сереге и протянул ему руку:
—Давай видаться. Зовусь Акимом, а по фамилии Поярков.
Серега вытер ладонь о штаны, потом подул на нее, отнес в сторону и шлепнул об руку Акимки.
Ну, чтобы между нами ни пылинки, ни соринки, а один чистый воздух! — весело сказал он и назвал свою фамилию.
Айда с нами к моему тятьке,— пригласил его Акимка.
Нее, не приходится. Ишь, кони тут, да и поклажа в фургоне. А двор у вас...— Он усмехнулся, махнул рукой, но гут же стал серьезным и, покосившись на Акимку, сказал: — Ты зачем Дашутку-то этак обижаешь?
—Обидишь ее, как же! — насмешливо отозвался Акимка и кивнул мне: — Пойдем! — Сунув руки в карманы, он зашагал через двор.
Когда спустились под косогор, к полуразрушенной саманной сараюшке, он заговорил, кивая в сторону двора:
Ишь чего заметил. Обижаю! А она не обижает? Ни она, ни мамка словам удержу не знают. То я такой, то сякой. Не по их, что я днем сплю. Ни шишиги не понимают. Ночью спать — тятьку сторожить некому.
Сторожить? Зачем? — удивился я.
А вот я тебе сейчас покажу зачем,— с раздражением произнес Акимка и схватил меня за рукав.— Идем! У меня тут в стенке все спрятано.— Сделав несколько порывистых шагов вдоль полуразрушенной стенки, он присел, расшвырял обломки самана и достал небольшой, грубо сколоченный коробок, перевязанный мочальной бечевкой.— Садись вон на кирпичину, показывать тебе стану. Тут прячу,— ткнул он пальцем в ямку, где лежал коробок.— Дома негде. Дашутка такая — враз найдет.— Развязав бечевку, он сбросил крышку. Под ней на тряпице аккуратно, головка к головке, были уложены патроны.— Во! — похвалился Акимка, и в его глазах запрыгали проворные живчики.— Дядька один. Большевик с фронта. У нас заночевал. Уезжал — целую пригоршню мне отсыпал. Хороший мужик. Тятьке он реворвер подарил. Наган называется. У него их два, так он один тятьке отдал.— Акимка достал со дна коробка конверт, сунул его в карман, завалил ямку и поднялся.— Вот. теперь к тятьке пойдем. Вон он где,— указал Акимка за реку.
Там, за рыжим выгоном, иссеченным белыми тропинками, среди солнечного степного простора громоздилось серое трехэтажное здание, над которым возвышалась красная кирпичная труба с развевающимся султаном бурого дыма.
Прямиком по косогористому склону мы сбежали к реке и через мост поднялись на противоположный берег.
—Домой будем идти, коробок заберу. Страшусь, патроны отсыреют. Ишь,— Акимка вытащил из кармана конверт,— ажник мокрый. Дашутка с мамкой бранят. Ишь, ночи не сплю! Да ты меня казни, я все одно спать не стану. Вот я сейчас тебе покажу...— Он торопливо подсунул пальцы под клапан конверта, извлек несколько бумажек и протянул мне.— На вот, гляди, чего там писано.
Поярков, если не прекратишь разговоры про свою большевистскую революцию, раздавим, как зловредную гадину! — прочитал я и почувствовал, как по спине разлился холодок.
Вторая записка была на голубой бумажке и обведена черной каймой с крестами по углам:
С нами бог и крестная сила! Жди пулю в лоб и затылок, проклятый каторжник, посланец Вельзевула-антихриста!
Третья записка, тоже с черной каймой, но без крестов:
Поярков! Волю ты получил, а земля твоя на кладбище!
Четвертая была написана красивым кудрявым почерком и подписана словами: «Ваш искренний доброжелатель».
Глубокоуважаемый Максим Петрович!
Мне досконально известно, что над Вами и семейством Вашим готовится кровавая расправа. Будьте в осторожности. Душевно советую, если не навсегда, то временно покинуть Осиновку...
Акимка шел рядом со мной, глухо покрякивая и шмыгая носом. Возвращая ему записки, я спросил:
Где ты их взял?
А нам их чуть не каждую ночь подметывают. Либо за ставню окошка подоткнут, либо на жердину прицепят.
