все опять, не висит ли над ним проклятие, снова и снова затягивающее его в бездну ошибок и неудач, в которой его семья гибнет, а он, несчастная жертва обстоятельств, ничего не может с этим поделать и только молится за их души. Но, закрывая одну дверь, Бог открывает другую, и вскоре ему все стало ясно. Он начнет все сначала, и на этот раз его ждет успех.
Ленкс слышал, что семья собралась в гостиной. Они негромко переговаривались. Шепотом. Наверное, ребенок спит. Он вытащил револьвер, прижал его к бедру и пересек коридор.
Диван в форме буквы U, стоящий спинкой к двери, позволял видеть головы Томаса и Мишель. Они сидели по обе стороны от свекрови. Натали устроилась напротив. Зачарованно глядя на ребенка, она не взглянула, когда он поднял револьвер и приставил его к затылку свекрови. Бабушка, как обычно, должна была умереть первой.
Внезапно он услышал щелчок взводимого курка.
— Мартин Ленкс, поднимите руки; я агент ФБР, вы арестованы, — сказала Амайя у него за спиной, направив пистолет ему в голову.
Мартин поморщился.
Кэтрин, Мишель и Томас вскочили и бросились к Натали, сидевшей с младенцем с противоположной стороны дивана. Они в ужасе уставились на него. Младенец заплакал, Кэтрин тоже. Жена дрожала. Но больше всего его беспокоил мальчик. Он стоял неподвижно, пристально глядя на отца.
До него донесся голос дочери:
— Папа, что происходит?
Мартин посмотрел на детей и даже позволил себе улыбнуться:
— Все в порядке, родная.
Амайя вскипела: «Нельзя позволять ему говорить с ними».
— Молчите и повинуйтесь, Ленкс!
— Вы ошибаетесь. Я Роберт Дэвис, я не знаю никого по имени…
Женщины захныкали, плач девочки и младенца слился в один звук.
«Успокой заложников, немедленно!»
— Пригнитесь и не двигайтесь, скоро все закончится, — сказала Амайя.
Послушались все, кроме подростка.
«Сохраняй спокойствие, — сказала она себе, — у тебя все почти получилось».
— Мартин Ленкс, положите оружие на пол и поднимите руки. Повторять я не буду.
Мартин не опустил пистолет, но начал поднимать руки, медленно оборачиваясь.
«Нет, что-то неправильно». Мартин двигается, а он не должен двигаться, он поворачивается, он хочет ее увидеть. Мартину было пятьдесят пять, но он по-прежнему был худым и спортивным. Он ее испытывал, он хотел знать, сколько у нее сил.
— Стоять! — приказала Амайя, держа пистолет обеими руками. Всегда обнадеживающего контакта с оружием на этот раз было недостаточно. Девятьсот граммов «Глока», с которым она тысячу раз тренировалась, внезапно стали очень тяжелыми. Саласар чувствовала, как капли пота сползают с подмышек и между грудей.
Мартин был экспертом по рискам, аналитиком вероятностей. Человек не может смеяться над правосудием в течение восемнадцати лет, будучи недотепой, бездельником или сумасбродом. Других полицейских рядом не было; если б они были, то уже вмешались бы. Девчонка одна, и по голосу ясно, что она очень молода, наверняка неопытна, явно в стрессе — он чувствовал исходивший от ее тела запах пота и чего-то еще… Запах резкий и неприятный… интересно, что это?
Амайя уже знала, что с мальчиком будут проблемы, когда он увидит отца. Он стоял прямо и смотрел на Мартина настороженно, как на врага, и Амайя поняла, что между ними давно уже возникло напряжение. Подростки часто чутко улавливают родительскую психопатию, эта чуткость пробуждается в детях по мере взросления. В ее основе лежат внутренняя чистота и безграничная любовь, свойственные детству. Много говорилось о любви отцов и матерей к своим детям, но никто не умеет любить так, как ребенок, и поэтому никто не способен судить, как подросток.
— Она говорит правду? Ты хочешь убить нас, папа? — очень серьезно спросил мальчик. Слово «папа» прозвучало как издевательство.
Поза Ленкса заставляла Амайю перемещаться: не зайдя ему за спину, она не сможет скрутить ему руки, чтобы надеть наручники.
«Надеть на него наручники? Он не выпустит револьвер».
— Мартин Ленкс, бросьте оружие, это последнее предупреждение.
— Папа… — снова сказал мальчик.
— Заткнись, Томас, — ответил Ленкс, слегка повернувшись к сыну.
— Я не буду молчать, — возразил тот, делая шаг к отцу.
— Томас, пожалуйста… — испуганно взмолилась мать.
Но мальчик сделал еще один шаг вперед. Руки его сестры и бабушки тянулись к нему, как виноградные усики, пытаясь удержать его.
— Вот почему по ночам ты заходил в комнату Мишель…
— Замолчи! — приказал Ленкс, уже полностью повернувшись к сыну. Теперь их разделял только диван.
— Он входил в твою комнату? — спросила жена, глядя на девочку. На ее простодушном лице появилось новое выражение, которое сделало его в это мгновение почти привлекательным, и Амайя уловила ее сходство с сыном.
Девочка заплакала, но кивнула.
— Я его боялась…
В глазах жены появился ужас. В глазах сына — приговор.
— Ради бога! — возмущенно воскликнул Ленкс. — Она — моя дочь, я ее и пальцем не тронул бы. Вы еще боˊльшие извращенцы, чем я думал, если вам могут прийти в голову такие мысли. — Он опустил руки и посмотрел на револьвер, словно вдруг осознал, что все еще его держит.
— Ленкс, поднимите руки, живо! — крикнула Амайя, готовясь выстрелить.
Но Мартин смотрел на сына-подростка, словно они были одни.
— Нет, — согласился Томас, — ты бы ее не тронул. Но ты запросто можешь убить нас всех, я давно это знаю.
— Заткнись!
— Ты отрабатывал убийство на Эндрюсах, поэтому пропала скрипка Мик…
— Заткнись! Томас, замолчи!
— Ты нас не любишь, — спокойно сказал Томас, объявив это как факт.
«Ты не любишь меня», — сказала маленькая девочка в голове Амайи.
— Замолчи! — ответил Ленкс, разъяряясь все больше.
«Замолчи!» — ответила мать, надвигаясь на Амайю.
— Ты никогда нас не любил, — сказал Томас.
«Ты никогда меня не любила», — сказала девятилетняя Амайя.
— Это я-то вас не любил?
«Он убьет своего сына так же, как она убила тебя. Он выстрелит в него».
— Опусти оружие, я сказала! — крикнула Амайя, поворачиваясь боком, чтобы Ленкс видел у нее в руках пистолет.
Мартин Ленкс повернулся на голос. Все произошло очень быстро. Он повернулся и выстрелил одновременно.
Амайя почувствовала, как что-то ударило ее в грудь, да так сильно, что из легких вырвался весь воздух. Она повалилась на спину между гостиной и коридором. Потрясенная, но в сознании, слышала, как все кричат, как плачет ребенок. Удивительно, подумала Амайя: вроде не больно, но при этом она задыхалась. Открыла рот и вдохнула как можно глубже, чтобы заполнить пустоту, которая росла внутри. И тут пришла боль. Яростная, огромная. Смертельная. Амайя испуганно опустила голову, пытаясь что-нибудь разглядеть. Маленькое пятнышко, не больше монеты, темнело на груди в том месте, где — она знала это наверняка — располагалась верхушка сердца.
«Это шок от выстрела, это шок, ты тысячу раз читала об
