– Адам сказал, что исправленный сценарий гораздо лучше, – сказала она.
Томаш повел плечами.
– Над ним еще надо поработать. – Он был благодарен за эту работу и был готов сделать ее как можно лучше, но это была нудная поденщина, которую он всегда презирал. Иногда его охватывало отчаяние, он не понимал, как могло произойти, что он докатился до этого, вместо того чтобы ставить великие и серьезные фильмы, о которых всегда мечтал.
Официант принес напитки, и они заказали ужин. Затем Катринка задала еще несколько вопросов о фильме, который он должен был ставить, но Томаш не захотел говорить о нем. Казалось, что его не интересовали ни успехи Мартина в колледже, ни невероятные события в Восточной Европе, ни «бархатная революция» в Чехословакии, ни новый лидер страны – Вацлав Гавел.
– Все, чего ты хотел в шестьдесят восьмом, – сказала ему Катринка, – происходит сейчас, Томаш. – И опять он только повел плечами.
Официант принес их заказ, и Катринка, приступив к утке по-пекински, сказала:
– Я собираюсь поехать домой после Рождества.
– Хорошо. Жужка тоже хочет поехать, но я буду занят фильмом. – Его мать умерла год назад, больше никого из родных не осталось, и он не чувствовал необходимости возвращаться, более того, его даже страшила мысль о возвращении. Он был уверен, что там еще сильнее почувствует утрату всего, на что он надеялся и о чем мечтал.
– Я хочу повидаться с Отой Черни, – сказала Катринка. – И еще с тетушкой и двоюродными братьями, – она вздохнула. – Все, наверное, так изменилось.
– Меня беспокоит Жужка, – вдруг заявил Томаш, резко меняя тему.
Катринку она тоже беспокоила, хотя она и не была готова признаться в этом Томашу. Жужка, которая обычно была откровенной, в последнее время стала трудным собеседником. Ее настроение во время их частых разговоров по телефону резко менялось: то она казалась счастливой, через минуту – подавленной. Когда же Катринка спрашивала, что ее беспокоит, она вообще отказывалась признавать, что у нее были причины для беспокойства.
– Почему ты спрашиваешь? – сказала Катринка.
– Ее никогда нет дома, а когда я спрашиваю, куда она уходит, она отказывается отвечать.
– А ты, я полагаю, всегда говоришь ей, куда уходишь.
– По крайней мере, я ей хоть что-то говорю. Катринка в отчаянии покачала головой:
– Ох уж эти мужчины!
– А что?
– Ты жалуешься, что Жужка отказывается лгать тебе, как это делаешь ты?
– Ты думаешь, что у нее роман, – сказал Томаш мрачно. Он положил нож и вилку на тарелку, почти не притронувшись к отбивной из телятины.
– А если это и так, разве ты можешь обвинять ее, после того как сам так вел себя?
– Я люблю ее, – сказал он. – Другие женщины не имеют никакого отношения к моим чувствам к ней. Они мне просто нужны, это тешит мое самолюбие. Я никогда не хотел причинить ей боль. – Он покачал головой. Если бы только Жужка умела быть такой же слепой, как другие жены.
Катринка почувствовала приступ страха, это было похоже на удар холодным тупым оружием. Хотя Адам всегда много разъезжал, в последнее время его поездки в одиночку начали беспокоить ее. Она не могла сказать определенно, почему это происходило, не могла найти этому разумного объяснения и поэтому отмахивалась от этих мыслей, считая их глупыми. Но это же подозрение, от которого она не могла полностью избавиться, как ни старалась, заставило ее задавать вопрос:
– Чьи другие жены?
– Я никого конкретно не имею в виду, – ответил Томаш уклончиво.
– Ты меня имеешь в виду?
Он заставил себя посмотреть ей прямо в глаза.
– Нет, – сказал он, – конечно, нет.
Хотя Катринке хотелось поверить ему, она сомневалась, что сможет сделать это. Томаш собирался ставить большой фильм на «Олимпик пикчерс». Она знала, что, какую бы любовь и преданность он ни испытывал по отношению к ней, все это отступало перед фильмом на второй план. Он ничего ни сделал бы, что могло бы поставить под угрозу его взаимоотношения с Адамом.
Томаш потянулся через столик и взял ее руку.
– Если бы я имел в виду тебя, золотце, неужели я такой идиот, чтобы сказать это?
Нет, конечно, он бы этого не сделал, убеждала себя Катринка.
– Конечно, нет, – ответила она.
Вольфганг Пак, обходя зал, остановился ненадолго около их столика. Катринка познакомила его с Томашем и сделала комплимент по поводу блюд. Поговорив с ними немного, знаменитый ресторатор, широко улыбаясь, направился к Джоан Колинз.
Как только он ушел, Томаш сказал:
– Так что мне делать?
– Поговори с Жужкой, – ответила Катринка, немного подумав и стараясь говорить уверенно, хотя сама не очень в это верила, – вы любите друг друга. Вы сможете все наладить.
– Только этого дерьма мне и не хватало, когда я так занят подготовкой фильма.
– Я сказала – поговори, – предупредила Катринка. – Не надо кричать.
К сожалению, Катринка все реже и реже могла следовать своим собственным советам.
Грэхемы возвратились в Нью-Йорк как раз перед Рождеством, которое прошло довольно спокойно. Хотя Адам, наверное, с великим удовольствием провел бы этот праздник где угодно, только не с матерью, чувство семейных уз никогда не позволяло Катринке предложить какой-нибудь другой план. Как всегда, в Сочельник они выехали на «феррари» Адама, нагруженном подарками, из Нью-Йорка в их фамильный дом в Ньюпорте. Нина отказывалась продавать дом, хотя содержание его поглощало колоссальную часть ее средств, весьма уменьшившихся в результате экономического спада. Они с восторгом осмотрели елку, украшенную игрушками, которые передавались от одного поколения Грэхемов другому, и молча выслушивали колкости Нины, терпели жалобы Клементины, напыщенность Уилсона, высокомерие их двоих сыновей и тупость остальных родственников, приглашенных на рождественский обед. И постарались как можно скорее сбежать обратно к себе на Манхэттен.
Ссориться они начали, когда, ложась спать, Адам заявил, что не поедет утром в Сан-Мориц, как они запланировали, а улетит на несколько дней в Лос-Анджелес.
В последнее время ссоры возникали у них почти по любому поводу. Обычно их начинал Адам. Если Катринка надевала голубое платье, его раздражало, почему она не надела розовое, если короткое – почему не длинное, если она зачесывала волосы наверх, он хотел, чтобы она распустила их по плечам, если она договаривалась пойти куда-то, он хотел остаться дома, а если они слишком часто оставались дома, он обвинял ее в том, что она превращается в зануду. Когда он нападал на нее, Катринка не оставалась в долгу. Возмущенная его постоянной критикой и вечно недовольным видом, она говорила ему такие вещи, о которых позже жалела. Она ставила под сомнение его умение вести дела, имея в виду деньги, которые он выбрасывал на «Олимпик пикчерс», и колоссальные долги, которые ему было все труднее и труднее погашать. Как все влюбленные, они обнажили друг перед другом свои слабости и болевые точки и теперь постоянно били по ним с неизменной точностью.
