Она не ответила, но отвернулась. Позже, когда они, приближаясь к Йоханнесбургу, спускались с высоты десять тысяч футов и впереди показались освещенные закатным солнцем небоскребы и копры шахт, Шаса спросил:
– Ты ведь спала с ним?
Чутье подсказало Таре, что это ее последняя возможность причинить ему боль и, повернувшись на сиденье и глядя Шасе в лицо, она ответила:
– Да, я люблю его, и мы были любовниками. – Она увидела, как Шаса поморщился, но ей хотелось больнее уязвить его, и она продолжила: – Кроме смерти отца, мне не о чем сожалеть. Я не стыжусь ничего из того, что делала. Напротив, я горжусь тем, что знала и любила такого человека, как Мозес Гама, горжусь тем, что сделала для него и для нашей страны.
– Думай о том, как он будет дергаться и задыхаться в петле, и гордись и этим, – ответил негромко Шаса и посадил самолет.
Он подвел «москит» к зданию аэровокзала, они вышли на поле и посмотрели друг на друга. На лице Тары, там, куда он ударил, темнел кровоподтек. Ледяной ветер высокого вельда рвал их одежду и ерошил волосы. Шаса протянул Таре небольшую стопку банкнот и паспорт.
– Место на рейс в Лондон тебе оставлено. Здесь хватит, чтобы заплатить за него и добраться туда, куда ты захочешь. – В его голосе прорвались гнев и горе. – И если мои надежды оправдаются, это будет ад или виселица. Надеюсь больше никогда тебя не видеть.
Он отвернулся, но Тара сказала ему вслед:
– Мы всегда были врагами, Шаса Кортни, даже в лучшие времена. И останемся врагами до самого конца. Вопреки твоему желанию, ты обо мне еще услышишь. Обещаю.
Он снова сел в кабину «москита», но прошло несколько минут, прежде чем он смог включить двигатель. А когда через ветровое стекло опять посмотрел на поле, ее уже не было.
* * *
Сантэн не позволила похоронить Блэйна: не могла вынести мысль о том, что он будет лежать под землей, распухая и разлагаясь.
Из Йоханнесбурга на самолете компании прилетела Матильда Джанин, младшая дочь Блэйна, вместе со своим мужем Дэвидом Абрахамсом, они сидели в переднем ряду траурного зала крематория. Присутствовало свыше тысячи человек, среди них доктор Фервурд и сэр де Вильерс-Грааф, лидер оппозиции.
Почти месяц Сантэн держала небольшую урну с прахом Блэйна на столике у кровати, прежде чем набралась мужества. Потом позвала Шасу, и вдвоем они поднялись на любимую скалу.
– Мы с Блэйном часто приходили сюда, – прошептала она. – И я снова смогу приходить сюда, когда мне нужно будет знать, что он все еще рядом.
Ей было почти шестьдесят, и, сочувственно глядя на мать, Шаса впервые увидел, что она и выглядит на столько. Она позволила седине свободно пробиваться в густых волосах, и скоро седых волос будет больше, чем темных. Горе сделало ее взгляд мутным и оттянула книзу уголки рта, а чистая, молодая кожа, о которой она так заботилась, за одну ночь как будто покрылась морщинами.
– Сделай это для меня, Шаса, – сказала она и протянула ему урну.
Шаса открыл урну, вышел из-под защиты скалы, и на него яростно обрушился юго-восточный ветер. На ветру его рубашка трепетала, как пойманная в западню птица, и Шаса повернулся и посмотрел на мать.
Сантэн ободряюще кивнула, и он высоко поднял урну и перевернул. Прах, как пыль, полетел по ветру. Когда урна опустела, Шаса снова повернулся к матери.
– Разбей! – приказала она, и он бросил сосуд о скалу. Урна разбилась, а Сантэн ахнула и покачнулась.
Шаса подбежал и подхватил ее.
– Смерть – единственный известный мне соперник, которого я не могу победить. Может, поэтому я так ее ненавижу, – прошептала она.
Он отвел ее к сиденью на камне, и они долго молчали, глядя на взрыхленный ветром Атлантический океан. Потом Сантэн сказала:
– Я знаю, ты оберегал меня. Теперь расскажи о Таре. Каково ее участие во всем этом?
И он рассказал, а когда закончил, Сантэн сказала:
– Ты стал пособником убийцы. Дело того стоило?
– Думаю, да, – без колебаний ответил он. – Мог бы кто-нибудь из нас перенести суд, если бы я позволил арестовать ее и обвинить?
– Будут последствия?
Шаса отрицательно покачал головой.
– Манфред… он снова защитит нас. Как с Шоном.
Упомянув Шона, Шаса увидел на ее лице боль. Как и он, Сантэн так и не оправилась, но сейчас негромко сказала:
– Шон – одно дело, а здесь убийство, государственная измена и попытка убить главу государства. Попытка развязать кровавую революцию и силой свергнуть правительство. Может Манфред защитить нас от этого? А если может, зачем ему это?
– Не знаю, что ответить, мама. – Шаса вопросительно посмотрел на нее. – Я думал, ты знаешь.
– О чем ты? – спросила она, и он подумал, что застал ее врасплох: в глазах матери промелькнули страх и смятение. Смерть Блэйна ослабила ее. Раньше она никогда бы так себя не выдала.
– Защищая нас, в особенности меня, Манфред защищает себя и свои политические амбиции, – осторожно заговорил Шаса. – Если меня уничтожат, под угрозой будет его политическая карьера, ведь я его протеже. Но здесь есть что-то еще. Больше, чем я могу понять.
Сантэн ничего не ответила и отвернулась к морю.
– Как будто Манфред Деларей необычно предан нам или чувствует, что в долгу перед нами. Может, даже испытывает глубокое чувство вины перед нашей семьей. Может это быть, мама? Есть что-нибудь, о чем я не знаю, но чем он нам обязан? Может, ты что-то скрывала от меня все эти годы?
Он видел, что мать борется с собой; на мгновение ему показалось, что она готова выложить давно замалчиваемую истину, раскрыть какую-то ужасную тайну, которую хранила одна. Но вот черты ее затвердели; было видно, как силы, оставившие ее после смерти Блэйна, возвращаются к ней.
Это было маленькое чудо. Сантэн словно сбросила с плеч годы. Глаза ее заблестели, голова гордо поднялась, плечи дерзко развернулись. Даже морщины вокруг глаз и рта словно разгладились.
– Что тебя заставляет так думать? – резко спросила она и встала. – Я слишком долго хандрила и тосковала. Блэйн этого бы не одобрил. – Она взяла Шасу за руку. – Идем. Нужно жить и работать дальше.
На полпути вниз с холма она неожиданно спросила:
– Когда начнется суд над Мозесом Гамой?
– Десятого числа следующего месяца.
– Ты знаешь, что когда-то он работал на нас, этот Мозес Гама?
– Да, мама. Я его помню. Именно поэтому я смог его остановить.
– Даже в те дни от него были одни неприятности. Мы должны сделать все, чтобы он получил высшую меру. По крайней мере в память о Блэйне.
* * *
– Не понимаю, почему вы навязываете мне этого маленького неумеху, – ядовито протестовал Десмонд Блейк. Он двадцать два года проработал в газете и до того, как бутылка джина взяла над ним верх, был лучшим судебным репортером и политическим обозревателем в штате «Голден сити мейл». Огромные количества джина, которые он поглощал, поставили крест на его карьере, преждевременно состарили, покрыли морщинами лицо, разрушили печень и сделали мрачным и раздражительным, но не притупили умение проникать в мозг преступника и не лишили политической проницательности.
