Рыцари наши весьма и весьма были обрадованы похвале героя, однако тот вовсе ею не ограничился и продолжал:
— Я о вас, господа, премного наслышан от самого князя-воеводы, который благоволит к вам больше, чем к другим. Потому и не удивляюсь, что вы ему служите, не помышляя о чинах, хотя на королевской службе скорее б могли получить повышенье. На это ответил Скшетуский:
— Все мы как раз к королевской гусарской хоругви причислены, за исключением пана Заглобы, который пошел на; войну волонтером по врожденному призванию. А что при князе-воеводе состоим, так это прежде всего из сердечного расположения к его светлости, а кроме того, хотелось нам сполна вкусить военной жизни.
— И весьма разумно поступаете, если таковы ваши побуждения. Уж наверно бы ни под чьей иной рукой господин Подбипента так скоро обета своего не исполнил, — заметил Собесский. — А что касается военной жизни, то в нынешнее время все мы ею по горло сыты.
— Более, нежели чем другим, — вставил Заглоба. — Ходят тут все с утра к нам с поздравлениями, но нет чтобы пригласить на чарку водки с доброй закуской, — а это была бы наилучшая дань нашим заслугам.
Говоря эти слова, Заглоба глядел прямо в глаза красноставскому старосте и хитро подмигивал. Староста же с улыбкой сказал:
— У меня самого со вчера крошки во рту не было, но водки глоток, быть может, и отыщется. Милости прошу, господа.
Скшетуский, Лонгин и маленький рыцарь принялись отнекиваться и выговаривать Заглобе, который выкручивался, как мог, и, как умел, оправдывался.
— Не напрашивался я, — говорил он. — Мое правило: свое отдай, а чужого нетронь, но, когда столь достойная особа просит, невежливо было бы отказаться.
— Идемте, идемте! — повторил староста. — И мне приятно посидеть в хорошей компании, и время есть, пока не стреляют. На трапезу не прошу: с кониной и той плохо — убьют на площади лошадь, к ней тотчас сто рук тянется, а водки еще пара фляжек найдется, и уж наверное для себя я их сберегать не стану.
Друзья еще упирались и отнекивались, но, поскольку староста настаивал, пошли, а Стемповский побежал вперед и так расстарался, что нашлась и закуска к водке: сухари да несколько кусочков конины. Заглоба мгновенно повеселел и разговорился:
— Даст Бог, его величество король вызволит нас из этой западни — тут уж мы не замедлим до ополченских возов добраться. Они страсть сколько разных яств всегда за собою возят, больше заботясь о брюхе, чем о Польше. Я бы по нраву своему предпочел с ними застольничать, нежели воевать, хотя, быть может, перед королевским оком и они тебя неплохо покажут.
Староста сделался серьезен.
— Раз мы друг другу поклялись, — сказал он, — что все до единого ляжем костьми, а врагу не уступим, так, значит, оно и будет. Всяк должен приготовить себя к тому, что еще горшие времена настанут. Еда на исходе; хуже того, и порох кончается. Другим я бы не стал говорить, но перед вами могу открыться. Вскоре лишь отвага в сердце да сабля в руке у каждого из нас останутся и готовность умереть — ничего больше. Дай Бог, чтобы король поскорее в Збараж пришел, на него последняя надежда. Воинствен государь наш! Уж он бы не пожалел ни трудов, ни здоровья, ни жизни, чтобы от нас отвести беду, — но куда идти с такой малою силой! Надо пополнения ждать, а вам не хуже моего известно, как медленно собирается ополченье. Да и откуда знать его величеству, в каких обстоятельствах мы здесь оборону держим и вдобавок последнее доедаем?
— Мы готовы на смерть, — сказал Скшетуский.
— А если б его уведомить? — предложил Заглоба.
— Кабы нашелся смелый воин, — молвил староста, — и рискнул пробраться через вражеский лагерь, вечную б себе славу стяжал при жизни, целое войско спас и от отечества отвратил катастрофу. Хотя бы и ополчение не в целости еще собралось — самая близость короля может развеять смуту. Но кто пойдет? Кто отважится, когда Хмельницкий так загородил все выходы и дороги, что и мыши из окопов не ускользнуть? Подобное грозит неминуемой смертью — это ясно!
— А для чего нам голова дана? — сказал Заглоба. — У меня уже одна мыслишка в уме сверкнула.
— Какая же? — спросил Собесский. — А вот такая; мы ведь что ни день берем пленных. Что, если которого-нибудь подкупить? Пусть представится, будто от нас бежал, а сам — к королю.
— Надо будет об этом переговорить с князем, — сказал староста.
Лонгин во время этого разговора сидел молча, глубоко задумавшись, даже чело его избороздилось морщинами. И вдруг, поднявши голову, он промолвил со всегдашней своей кротостью:
— Я берусь между казаков пробраться.
Рыцари, услыхав эти его слова, в изумлении повскакали с мест; Заглоба разинул рот, Володыевский быстро-быстро задвигал усиками, Скшетуский побледнел, а красноставский староста воскликнул:
— Вы за это беретесь?
— А ты подумал, прежде чем говорить? — спросил Скшетуский.
— Давно думаю, — отвечал литвин, — не первый день среди рыцарей идут разговоры, что надо его величество известить о нашем положении. Я как услышу, так и думаю про себя: дозволь мне Всевышний обет исполнить — сейчас бы и отправился, без промедленья. Что я, ничтожный червь, значу? Невелика будет потеря, даже если зарубят дорогой.
— И зарубят, можешь не сомневаться! — вскричал Заглоба. — Слыхал, господин староста говорил: смерти не миновать!
— Так и что с того, братец? — сказал Лонгин. — Соизволит Господь, то и проведет в невредимости, а нет — вознаградит на небе
— Но сперва тебя схватят, пытке подвергнут и ужасную смерть придумают. Нет, ты, однако, рехнулся! — сказал Заглоба
— И все ж я пойду, братец, — кротко ответил Подбипента.
— Птице там не пролететь — из лука подстрелят. Они ж нас кругом, как барсука в норе, обложили.
— И все ж я пойду, — повторил литвин. — Всевышний мне позволил зарок исполнить — теперь я перед ним в долгу.
— Нет, вы только на него поглядите! — кричал в отчаянии Заглоба. — Уж лучше сразу вели себе башку отрубить и из пушки ею выпалить по казацкому стану — только одна туда и есть дорога.
— Дозвольте, окажите милость! — взмолился литвин, складывая руки.
— Ну, нет! Один не пойдешь, я пойду с тобою, — сказал Скшетуский.
— И я с вами! — подхватил Володыевский и хлопнул по сабле рукой.
— Чтоб вас черти! — вскричал, схватившись за голову, Заглоба. — Чтоб вам провалиться с вашим "и я! и я!", с геройством вашим. Мало им еще крови, мало пальбы, смертей мало! Не хватает того, что вокруг творится: нет, ищут, где бы скорее свернуть шею! Ну и катитесь к дьяволу, а меня оставьте в покое! Чтоб вам всем головы снесли…
И, вскочив, заметался по шатру, как полоумный.
— Господь меня покарал! — кричал он. — Нет чтобы со степенными людьми водиться — с ветрогонами, старый дурак, спознался! И поделом мне!
Еще несколько времени он бегал взад-вперед точно в лихорадке, наконец, остановившись перед Скшетуским, заложил руки за спину и, уставясь ему в глаза, грозно засопел.
— Что я вам худого сделал, зачем толкаете в могилу?
— Упаси нас Бог! — отвечал рыцарь. — С чего ты взял?
— Что Подбипента такие несуразности говорит, не диво! У него весь ум в кулаки ушел, а с тех пор, как три наипустейшие турецкие башки снес, и последнего соображенья лишился…
— Слушать неприятно, — перебил его литвин.
— И. этому я не удивляюсь, — продолжал Заглоба, тыча в Володыевского пальцем — Он любому казаку за голенище вспрыгнет либо прицепится к шароварам, как репей к собачьему хвосту, и скорей всех нас пролезет куда угодно. Ладно, на этих двоих не. сошел Святой Дух, но, когда и ты, сударь, вместо того чтобы от безумного шага удержать глупцов, только, их подзуживаешь, заявляя, что сам пойдешь, и всех нас четверых на муки и верную смерть обречь хочешь, — это уж… последнее дело! Тьфу, черт, не ждал я такого от офицера, которого сам князь уважает за степенство.
— Как это четверых? — удивленно переспросил Скшетуский — Неужто и ты, сударь?..
— Да, да! — вскричал, колотя себя кулаком в грудь, Заглоба. — И я тоже. Если кто-нибудь один отправится или все трое — пойду и я с вами. Да падет моя кровь на ваши головы! В другой Раз буду глядеть, с кем завожу дружбу.
— Ну и ну! — только и сказал Скшетуский.
Трое рыцарей бросились обнимать старого шляхтича, но он, всерьез осердясь, сопел и отпихивал их локтями, приговаривая:
— Отвяжитесь, ну вас к дьяволу! Обойдусь без иудиных поцелуев!
Вдруг на валах загремели мушкеты и пушки. Заглоба прислушался и сказал:
— Вот вам! Идите!
— Обычная перестрелка, — заметил Скшетуский.
— Обычная перестрелка! — передразнил его шляхтич. — Подумать только! Им еще мало. Войско от этой обычной перестрелки истаяло вполовину, а для них все детские забавы.
— Не печалься, — сказал Подбипента,
