11 февраля 1965 года. Прошлой ночью неожиданно пошел сильный снег. Лишь бы не сидеть без дела, к вечеру я лопатой расчистил от снега дорожку длиной 482 метра. Вернувшись в камеру, я произвел следующие расчеты: при данной длине дорожки, при ее ширине 55 сантиметров и высоте снежного покрова 20 сантиметров, я перекидал 50 820 литров снега. Для проверки я растопил один литр снега. Получилось четверть литра воды. Значит, я перекидал примерно двенадцать метрических тонн. Потрясающе!
21 февраля 1965 года. Сегодня я завершил свой стотысячный круг, пройдя ровно 27 000 километров.
23 февраля 1965 года. Арнольд тоже женился; скоро Рената приедет сюда на свидание. Такие события всегда обостряют чувство обособленности.
18 марта 1965 года. Несколько дней назад Гесс устроил скандал Пелерину, потому что охранник не сразу откликнулся на сигнал Гесса. Другие охранники с пониманием относятся к этим нервным выпадам, но Пелерин написал рапорт на Гесса, хотя давно берет у него уроки немецкого и недавно с помощью Гесса сдал экзамен на переводчика.
В наказание Гесса на два дня лишили газет. Но оно было бессмысленным, потому что Пиз попросту игнорировал распоряжение и отдавал все газеты Гессу.
19 марта 1965 года. Первые крокусы в саду. Я устроил небольшой костер из листьев в честь своего шестидесятилетия. В подарок на день рождения я получил семь пластинок и лекцию Фрица по физике: «Ортотритий и паратритий».
25 марта 1965 года. Вчера вернулся Ширах. Несмотря на все наши стычки, я навестил его в лазарете. Ширах был рад и чопорно поблагодарил меня за пожелания здоровья.
Полчаса он говорил без остановки, рассказывал, что персоналу госпиталя велели обращаться к нему герр фон Ширах. Он каждый день заказывал еду по меню, поскольку его приравняли к офицерскому составу. В палате были радиоприемник и телевизор. Время от времени он вставлял в свой рассказ такие фразы, как «мой люкс с ванной» или «я сел в кресло в гостиной».
Кульминацией его истории стало появление австрийской графини, которая присылала ему цветы и написала письмо с предложением жениться на ней. Каждый день она проезжала мимо его окна на спортивном «мерседесе», сказал он. Но самое сильное впечатление на него произвела повседневная жизнь, которая бурлила на улицах; захлебываясь от восторга, он рассказывал мне о плотном движении машин и хорошо одетых людях.
Он практически ослеп на один глаз. По мнению окулиста, риск заболевания здорового глаза составляет 25 процентов. Мне было жаль его, и на прощание я сердечно предложил:
— Скажите, если я чем-то могу вам помочь. Я с радостью сделаю это.
Он сдержанно поблагодарил меня. В целом у меня создалось впечатление, что он очень слаб и ему не хватает жизненной энергии.
Вечером Пиз немного подкорректировал его рассказ.
— Вы же знаете Шираха. Естественно, у него была самая обычная палата. Приемная предназначалась для военной полиции, а у дамы, безусловно, не было никакого «мерседеса». Она ездила на «Фиате-тополино».
10 апреля 1965 года. Сегодня Шираха перевели из лазарета обратно в камеру. В любом случае в последнее время он больше времени проводил с нами, чем в лазарете, и выходил с нами на прогулку в сад. Но возвращение в камеру, тем не менее, доказало ему, что все его надежды на освобождение были напрасными. После перевода было официально объявлено об окончании острой стадии заболевания.
28 апреля 1965 года. Сообщения с процесса по Освенциму полностью вытеснили из сознания общественности тот факт, что двадцать лет назад Вторая мировая война и гитлеровская империя приближались к своему концу. И вместе с образами горящих городов, беженцев на дорогах, танкового окружения и отступающих армейских частей в моей памяти возникает фигура Гитлера. Это фигура дряхлого старика, согбенного и говорящего слабым голосом; и тем не менее, эта фигура — центр всего происходящего. В некоторых статьях я читал, что в те последние недели он обезумел от ярости, бессилия и отчаяния, потому что его планы рухнули; но это не так. В то время скорее его свита выглядела безумной, или, во всяком случае, не совсем в здравом уме. К примеру, генерал Буссе, который после последнего визита Гитлера на фронт пришел в сильное волнение от болезненного вида фюрера и, по слухам, воскликнул: «Я всегда именно таким представлял Фридриха Великого после Кунерсдорфского сражения». Или Роберт Лей, который на полном серьезе уверял Гитлера: «Мой фюрер, все партийные функционеры продолжат борьбу, даже если армия капитулирует; они будут драться, как львы, как герои, как… — Он перевел дыхание. — …Как русские партизаны. Они будут бесшумно ездить по лесам на велосипедах и безжалостно нападать на врага». Или генерал Кейтель и мой заместитель Заур, которые весной 1945-го разрабатывали планы по созданию эскадры четырехмоторных реактивных бомбардировщиков, которые будут летать над американскими городами и бомбить их, пока Соединенные Штаты не капитулируют. Я ни разу не слышал, чтобы хоть один из них сказал: «Война проиграна. Через четыре недели все будет кончено. Неужели никто не думает о том, что будет дальше?»
Только один человек думал о будущем: сам Гитлер. Когда все потеряли головы, он был единственным, кто имел представление о том, что произойдет дальше — если не с Германией, то, по крайней мере, с ним лично. Думаю, все эти явно противоречивые поступки, приказы все уничтожить, приказы держаться до последнего, все, что он делал и говорил, было с удивительной последовательностью направлено на достижение одной-единственной цели: обеспечения себе места в истории. Несколько дней назад мне показали «Политическое завещание» Гитлера под редакцией британского историка Хью Р. Тревора-Ропера. Должен признаться, я читал его — не могу выразиться по-другому — с неописуемым отвращением. Пока Гитлер излучал уверенность на военных советах, пока он посылал десятки тысяч молодых людей из гитлерюгенда на русские танки и утверждал, что неукрепленные города являются прочными крепостями, он хладнокровно, расчетливо, с превосходством философа истории объяснял будущим поколениям, почему поражение Германии в войне было неизбежным. Другими словами, он сам не верил в то, что говорил. Он постоянно твердил, почти умолял меня поверить в победу — но все это было ложью, циничной ложью. Во время чтения мне иногда казалось, что завещание написано в несвойственной Гитлеру манере, в нем чувствуется безупречный, умный язык Геббельса. Но это касается только стиля. Идеи, грандиозные мечты, ассоциативная логика — все это был сам Гитлер. С моих глаз упала пелена. Я знал лишь несколько сторон этого Гитлера. Он не был безумцем. Возможно, он больше не имел никакой связи с действительностью — но связь с историей он себе обеспечил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
