6 декабря 1965 года. Эрнст тоже собирается поступать в университет. Мы хорошо побеседовали, хотя, кроме первых девятнадцати месяцев его жизни, мы виделись и говорили в общей сложности всего раз пятнадцать, по тридцать минут на каждом свидании — то есть, не более, чем один длинный день. Это был его последний приезд; в следующий раз мы будем вместе в охотничьем домике или где-то еще.
7 декабря 1965 года. На кобургском счете осталось еще несколько тысяч марок, как мне стало известно. Если сложить все вместе, получится, что друзья и знакомые, которые считали себя обязанными мне, за эти годы выплатили больше 150 000 марок на «счет для оплаты образования». Если раскидать эту сумму на сто девяносто месяцев или около того, все равно получится примерно 700 марок в месяц. Я заказал каталог часов и представил, как вручу часы жене — первые планы жизни на воле.
8 декабря 1965 года. Как показал вчерашний медицинский осмотр, у Гесса вполне здоровое сердце. Сегодня я сказал ему:
— Многие охранники угаснут в следующие несколько лет, потому что ведут неправильный образ жизни, а вы останетесь.
— Жаль, — прозвучал двусмысленный ответ.
Но в некотором смысле он уже радуется тому, что это заведение с раздутым штатом под руководством четырех полковников, которое регулярно посещают генералы и медицинские консультанты, включая огромное здание и многое другое, будет функционировать только для него. По мнению Шираха, Гесс видит себя Наполеоном, пусть даже и на Святой Елене.
10 декабря 1965 года. Сегодня полковник Берд сообщил Шираху, что совещание директоров назначило ему наказание за рукопожатие с Швикератом; ему не разрешается писать следующее письмо. Русский директор хотел применить к нему дополнительные санкции, но его никто не поддержал.
12 декабря 1965 года. Теперь, по крайней мере, мои «тюремные часы» показывают две минуты тридцать пять секунд после одиннадцати вечера. Пошел последний час!
14 декабря 1965 года. Что меня ждет после возвращения? Каким будет мое будущее? Смогу ли я снова работать архитектором? Смогу ли начать жизнь заново? У меня есть сомнения.
Я не знаю двух своих внуков. Как все сложится? Как мне поладить с детьми? С женой?
Много вопросов и все больше попыток найти решение. Порой мне снится, что я заблудился за стенами тюрьмы.
18 декабря 1965 года. Израсходовал много бумаги на новые заметки по истории окна. Собрал богатый урожай из разных средневековых летописей. По такому случаю впервые за многие годы перечитал средневековых монахов Ноткера и Эйнгарда. Меня поразило, насколько их портреты Карла Великого служат неким образцом добродетели. Классические и христианские нормы причудливым образом перемешались и создали идеальный образ великого правителя. Какая целостность и простота в Средние века!
19 декабря 1965 года. Сегодня вечером Надысев неожиданно и в нарушение всех правил принес мне телеграмму от Альберта. Он выиграл первый приз в размере 25 000 марок в конкурсе на проект города-спутника; участвовали сорок семь архитекторов.
— Но у меня есть еще один сюрприз, — сказал русский полковник и протянул мне напечатанное приглашение на лекцию Альберта во Франкфурте и несколько фотографий с макетами победившего проекта. — Вы счастливы? — спросил Надысев.
19 декабря 1965 года. Сегодня Джордж Райнер вернулся из Лондона и сказал, что ходил на экскурсию в Тауэр. Ему показали комнату, в которой, как объяснил экскурсовод, некоторое время держали под арестом Гесса.
— Что? Он был в Тауэре? — воскликнул Ширах. — Какая честь! Туда сажают только государственных преступников и изменников родины.
Немного подумав, он добавил:
— Я бы многое отдал, чтобы посидеть там хотя бы две недели!
22 декабря 1965 года. Сегодня я попросил западных директоров сдвинуть время отхода ко сну с десяти на одиннадцать часов. Моя цель — нарушить неизменный ежедневный ритм, к которому я привык за столько лет. Когда русских не будет на дежурстве, сказали западные директора, отбой можно перенести. Но всего через несколько дней я обнаружил, что мне трудно бодрствовать после одиннадцати часов.
27 декабря 1965 года. Сочувствующие охранники позволили мне оставить у себя радиоприемник на четыре дня. Вдобавок, в Рождество часто включали проигрыватель. Таким образом, за эти четыре дня я семнадцать часов слушал музыку. Странное желание довести себя до беспамятства.
31 декабря 1965 года. Несколько дней обрубаю ветки, подрезаю деревья, подстригаю кусты — собираю дрова для большого костра. Горит великолепно.
1 января 1966 года. В полночь встал на стул и любовался в окно под потолком моей камеры на редкие вспышки салюта, который устроил британский гарнизон. Странно, пока смотрел, забыл, что это мой последний новогодний фейерверк в Шпандау.
Утром мы с Ширахом вместе гуляли по дорожке. Через весь сад к нам подошел Ростлам и пожелал счастливого Нового года. Потом добавил, как бы невзначай:
— Полагаю, это ваш последний Новый год в тюрьме. Как знать?
После его ухода Ширах с испугом повернулся ко мне.
— Вы слышали? Они что-то замышляют.
Американский врач, добавил он, тоже недавно заметил, что очень беспокоится о том, как мы выдержим переход к нормальной жизни.
Ширах волновался все сильнее.
— Знаете, что я думаю? Они хотят навсегда оставить нас за решеткой. Просто скажут, что это в наших же интересах; мол, наше здоровье находится под угрозой, им нужно еще немного понаблюдать за нами. Может быть, они даже отправят нас в психиатрическую больницу.
На несколько мгновений я заразился его истерией. Потом я спрашивал себя, что мог иметь в виду Ростлам. Или это всего лишь садистское безразличие старого профессионала?
Все эти годы мне казалось, что я хожу по тонкому льду. Я мог лишь догадываться, какие намерения были искренними, а какие — притворными. В этом тюремном мире лицемерие стало второй натурой, причем с обеих сторон. Сколько мне приходилось притворяться только для того, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Однажды я где-то прочитал, что тюрьма — это школа преступления; во всяком случае, это школа нравственной деградации.
1 января 1966 года. Прошлой ночью в третьем часу ко мне в камеру пришел один из моих «друзей» и проиграл на небольшом диктофоне пленку, которую записала для меня семья. Потрясающее ощущение, даже не ожидал, что такое возможно. Меня взволновали не голоса, которые я все-таки знаю, а звуковое сопровождение нормальности: семейные разговоры и смех, крики детей, звяканье кофейных чашек, простые шутки. В этот момент я впервые понял, насколько неестественно, насколько напряженно мы всегда держались в комнате для свиданий. За восемнадцать лет там никто никогда не смеялся; мы всегда прилагали много сил, чтобы не показать свои чувства, чтобы не выглядеть банальными или даже оживленными. И внезапно все мои честолюбивые замыслы относительно жизни во внешнем мире показались пустыми и мелкими по сравнению с этой обычной семейной сценой, прерываемой звуками разговора. Блаженство повседневной жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
