Со времени возвращения Наполеона он неустанно и почтительно напоминал своему бывшему генералу, что в такой стране, как Франция, ничто никогда не потеряно. Маршалы были забывчивы, министры неблагодарны, сенат гнусен. Но армия и народ сохранили ему верность.
Необходимо все отринуть от себя подальше, повторял г-н Сарранти, и призвать на этот великий бой народ и армию.
Итак, 29 июня утром произошло событие, как будто подтвердившее правоту сурового и несгибаемого советчика.
К шести часам утра все изгнанники Мальмезона — жившие в этом замке уже являлись изгнанниками! — были разбужены громкими криками: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!»
Все спрашивали друг друга, что означали эти крики, почти забытые с тех пор, как под окнами Елисейского дворца два полка гвардейских стрелков, добровольцы из числа ремесленников Сент-Антуанского предместья, прошли через сад, громко требуя, чтобы император возглавил их и повел на врага.
Господин Сарранти, казалось, один был в курсе происходящего. Он был одет и стоял в передней, прилегавшей к спальне императора.
Он вошел раньше, чем император успел его позвать и справиться о причине шума.
Сарранти прежде всего взглянул на кровать: она была пуста. Император находился в смежной со спальней библиотеке. Он сидел у окна, положив ноги на подоконник, и читал Монтеня.
Заслышав шаги, он спросил, не оборачиваясь:
— В чем дело?
— Сир, вы слышите? — раздался знакомый голос.
— Что именно?
— Крики «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой предателей!».
Император печально улыбнулся.
— Ну и что же, дорогой Сарранти? — спросил он.
— Сир! Это дивизия Брейера возвращается из Вандеи, она стоит у ворот замка.
— Что же дальше? — продолжал император в том же тоне с прежней невозмутимостью или, точнее, с прежним равнодушием.
— Что дальше, сир?.. Эти храбрецы не хотят идти дальше. Они заявили, что будут ждать, пока им вернут их императора, а если их командиры не согласятся быть их представителями перед вами, они сами придут за вашим величеством и сделают вас своим командующим.
— А дальше? — снова спросил Наполеон.
Сарранти подавил вздох. Он знал императора: это уже было не просто равнодушие, а отчаяние.
— Так вот, государь, — продолжал настаивать г-н Сарранти, — генерал Брейер здесь, он просит позволения войти и положить к стопам вашего величества волю своих солдат.
— Пусть войдет! — приказал император, поднимаясь и откладывая раскрытую книгу на окно, словно собираясь скоро вернуться к прерванному интересному чтению.
Вошел генерал Брейер.
— Сир! — заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. — Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.
— Вы опоздали, генерал.
— В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для зашиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать льё в день.
— Генерал! — проговорил Наполеон. — Я отрекся от власти.
— Как император, сир, но не как генерал.
— Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, — заметил Наполеон, сверкнув глазами.
— Они от нее отказались!.. Кто, сир?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.
— Люсьен, мой брат.
— Сир, ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.
— Сир! — вмешался Сарранти. — Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: «Да здравствует император!» — это выражение воли народа, последняя попытка Франции. Более того — это последняя милость фортуны… Сир, во имя Франции, во имя вашей славы…
— Франция неблагодарна, — прошептал Наполеон.
— Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.
— Мой сын в Вене.
— Ваше величество дорогу туда знает.
— Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.
— Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: «Республика как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!»
— Сир! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и воду, они еще не были в бою, — прибавил генерал Брейер.
Император на минуту задумался.
— Позовите моего брата Жерома, — попросил он.
И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в Катр-Бра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.
Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:
— Жером! Что ты передал под командование маршала Сульта?
— Первый, второй и шестой корпуса, сир.
— Реорганизованными?..
— Полностью.
— Сколько человек?
— Тридцать восемь или сорок тысяч.
— А вы говорите, что у вас, генерал… — обратился Наполеон к Брейеру.
— Десять тысяч.
— А у маршала Груши — сорок две тысячи свежих солдат, — прибавил Жером.
— Искусители! — пробормотал Наполеон.
— Сир! Сир! — вскричал Сарранти, умоляюще сложив руки на груди. — Вы стоите на пути своего спасения… Вперед! Вперед!
— Хорошо, спасибо, Жером. Держись поблизости: ты, возможно, мне понадобишься… Генерал, ждите моих приказаний в Рюэе. Ты, Сарранти, садись за этот стол и пиши.
Бывший король и генерал вышли с поклоном, унося в душе надежду.
Господин Сарранти остался с императором наедине.
Он уже сидел с пером в руке.
— Пишите, — приказал Наполеон.
Потом, задумавшись, продиктовал:
— «В правительственную комиссию».
— Сир! — воскликнул Сарранти и бросил перо. — Я не стану писать к этим людям.
— Не будешь писать к этим людям?
— Нет, сир.
— Почему?
— Все эти люди — смертельные враги вашего величества.
— Они всем обязаны мне.
— Это лишний довод, сир. Есть такие великие благодеяния, что за них можно заплатить только неблагодарностью.
— Пиши, я тебе говорю.
Господин Сарранти встал, поклонился и положил перо на стол.
— Что еще? — спросил император.
— Сир! Уже прошли времена, когда побежденные приказывали себя убить своим рабам. Написать в правительственную комиссию — все равно что вонзить вам нож в грудь.
Император не отвечал.
— Сир! Сир! — взмолился Сарранти. — Надо браться за шпагу, а не за перо. Необходимо воззвать к нации, а не к людям, которые, повторяю, являются вашими врагами. Пусть они узнают, что вы разбили неприятеля в тот самый момент, когда они будут думать, что вы направляетесь в Рошфор.
