Берут, «существуют разные виды критики: есть конструктивная критика, и есть вражеская критика. Первая помогает нашему развитию, а вторая мешает ему… Никакая критика не должна подрывать авторитет лидера»[1205].
Но при этом оставшиеся в живых командиры польской Армии Крайовой сидели в тюрьмах или в советском ГУЛАГе. Наиболее влиятельные оппоненты венгерского режима были отправлены в Рекск. Критики коммунистов Восточной Германии либо уехали из страны, либо затаились. Публичную сферу вычистили столь тщательно, что случайный турист, посещавший в начале 1950-х годов Варшаву, Будапешт или Восточный Берлин — а также Прагу, Софию или Бухарест, — не обнаруживал никаких признаков политической оппозиции. В средствах массовой информации доминировала пропаганда. Государственные праздники отмечались грандиозными парадами. В присутствии посторонних разговоры никогда не отклонялись от официальной линии.
Заграничному визитеру могло даже показаться, что местное общество едино в поддержке режима; некоторые гости действительно уезжали домой с таким впечатлением. Вернувшись из Варшавы в 1950 году, британская социалистка и супруга члена парламента от Лейбористской партии заявила толпе на Трафальгарской площади, что не увидела в Польше «никаких признаков диктатуры». Напротив, настоящий железный занавес, по ее мнению, был создан вокруг Великобритании, ибо британское правительство только что отказало во въездных визах делегатам из Восточной Европы, которые хотели посетить международную миротворческую конференцию в Шеффилде[1206]. Другая ее соотечественница, столь же впечатленная визитом на восток, сравнивала посещение Варшавы с «выходом на яркое солнце после проливного дождя»[1207]. И хотя подобные воззрения были крайними, в них отражались довольно распространенные предубеждения. Западное представление о том, что восточный блок состоит из однотипных стран с идентичными режимами и похожими друг на друга народами — «за пропускным пунктом „Чарли“ начинается Сибирь», берет свое начало именно в эту эпоху.
И все же оппозиция существовала. Правда, речь шла не об активных и, разумеется, не о вооруженных оппозиционерах. Это была скорее пассивная оппозиция, выражавшая себя в анекдотах, уличных граффити и неподписанных письмах, остававшаяся анонимной и противоречивой. Ее представителей можно было найти во всех социальных слоях и возрастных группах. Иногда пассивные оппоненты режима и колеблющиеся коллаборационисты оказывались, по сути дела, одними и теми же людьми. Многие граждане испытывали неловкость или стыд от своего поведения, которое позволяло сохранить работу, защитить семью и избежать тюрьмы. У других лицемерие общественной жизни — парады и демонстрации, так восхищавшие некоторых иностранцев, — вызывало отвращение. Скучные собрания, бессодержательные лозунги, нудные выступления вождей и бесконечные пропагандистские нравоучения раздражали их. Лишенные возможности высказывать свое мнение открыто, они тихо ненавидели режим.
Отнюдь не случайно и то, что самыми большими энтузиастами пассивного сопротивления в эпоху «разгула сталинизма» оказывались молодые люди, если, конечно, слово «энтузиазм» в данном контексте уместно. Уже в школе и в детских организациях они были объектами наиболее мощной и концентрированной пропаганды. На них ложилось главное бремя кампаний и навязчивых идей, исходящих от режима: именно молодежь отправляли собирать разные пожертвования и подписи, а также организовывать шествия и митинги. В то же время на новое поколение меньше давили ужасы войны, которую юноши и девушки зачастую не помнили, и они не так, как старшие, боялись перспективы оказаться за решеткой.
В итоге оппозиционные настроения, проявляемые молодежью на низовом уровне, отнюдь не были редкостью. Хотя организованный протест едва ли можно считать типичным для той эпохи, его проявления тоже порой встречались, а молодым людям приходилось дорого платить за участие в подобных акциях. В 1950 году двадцатилетнюю немку Эдельтрауд Экерт арестовали за распространение листовок в поддержку демократии. Она получила двадцать пять лет лишения свободы, которые стали для нее смертным приговором: на тюремном предприятии с девушкой произошел несчастный случай, в результате которого она получила тяжелую травму головы, а затем столбняк, убивший ее. Сначала из камеры, а затем с больничной койки она посылала домой письма, преисполненные надежды и оптимизма. «Мир настолько прекрасен, что в это просто нельзя не поверить», — писала она матери за несколько месяцев до смерти[1208].
Впрочем, гораздо чаще протест конца 1940-х — начала 1950-х годов выливался в шутки, анекдоты и издевки, мишенями которых становились неисправимо мрачные и лишенные чувства юмора молодежные лидеры. Так, в ходе избрания секретаря молодежной организации в одном из шахтерских городов Польши кто-то внес в избирательный бюллетень фамилию Аденауэра — политика, бывшего тогда канцлером Западной Германии. Естественно, в этой выходке усмотрели «враждебные происки», а для обнаружения ее инициатора провели специальное расследование. В другом случае молодой рабочий получил выговор за распространение в своей бригаде сочиненных им самим рифмованных куплетов, один из которых звучал так:
В заводской общаге чистота,
Но, увы, — отсутствует вода.
Если утром хочется умыться,
Не забудь, что надо прослезиться![1209]
К подобным эксцессам относились чрезвычайно серьезно. Только в 1948–1951 годах в Восточной Германии около 300 старшеклассников и студентов, допускавших подобные выходки, были арестованы и отданы под суд. Несколько молодых юношей из Иены получили по десять лет за то, что на официальном праздновании дня рождения президента ГДР Вильгельма Пика они швыряли в руководителей школы самодельные шутихи со зловонным газом. В 1950 году в лагерях и тюрьмах Восточной Германии содержались 800 юношей и девушек моложе семнадцати лет. Некоторые оказались за решеткой только за то, что гримасничали во время лекции о Сталине или рисовали по ночам на стенах домов букву «F», с которой начинается слово Freiheit — «свобода»[1210].
Но в распоряжении молодежи имелись и другие, менее вербальные формы протеста. Как раз в то время, когда западные подростки поняли, что с помощью длинных волос и синих джинсов можно весьма успешно выражать неудовлетворенность системой, подростки Восточной Европы, живущие под гнетом сталинизма, приняли на вооружение такие формы протеста, как брюки — «дудочки», пиджаки с накладными плечами, красные носки и джаз. В разных странах эти ранние «мятежные субкультуры» имели различные названия. В Польше такую молодежь называли собирательным термином bikiniarze — очевидно, подразумевая тихоокеанский атолл Бикини, где Соединенные Штаты испытывали ядерные бомбы, или, что более вероятно, имея в виду пестрые галстуки с тропическими сюжетами, популярные среди «продвинутых» юношей и получаемые ими из посылок ООН и других организаций, занимавшихся оказанием гуманитарной помощи. (Самыми удачливыми считались те, кому удавалось раздобыть makarturki — солнцезащитные очки того фасона, какой носил американский генерал Макартур.) В Венгрии подобных молодых людей именовали jampecek — это слово можно было перевести как «лоботряс» или «чувак». В Германии, и на востоке, и на западе, они были известны как Halbstarke — «шалопаи» или «стиляги». Была и
