– Твоя история закончилась давно. – Я шагнул вперед, приближаясь на расстояние удара.
Он бил наотмашь; нож со свистом рассекал воздух. Лезвие превратилось в смертоносную серебряную дугу. Но воздух оно рассекало совершенно беззвучно, настолько четкими были движения моего противника.
– И что тебе это дает? – Таннер вытолкнул Рейвича из кресла, и хрупкое тело, укутанное в одеяло, свалилось на пол, точно мешок с сухой щепой.
– Не знаю, – сказал я. – Но мы с тобой слишком разные.
Я пытался рассчитать траекторию ножа, пытался сосредоточиться на воспоминаниях Таннера: может, его навыки ближнего боя сослужат мне добрую службу?
Бесполезно. Мне не удалось перехватить инициативу. У Таннера было преимущество: ему не требовалось усилий, чтобы вызвать эти навыки. Они давно превратились в рефлексы.
Наконец я ринулся вперед, надеясь поймать свободную руку и вывести его из равновесия прежде, чем нож достигнет цели.
Но я не рассчитал.
Боли я не почувствовал – только холод, когда лезвие полоснуло по коже. Я не рискнул опустить глаза, но и так было понятно, что нож рассек одежду на груди и мышцы, впрочем не настолько глубоко, чтобы рана оказалась смертельной. Лезвие даже не достигло ребер – мне здорово повезло. Но в следующий раз он прикончит меня, в этом можно не сомневаться.
– Таннер!
Это был не мой голос. Это кричала Амелия, стоявшая в стороне, почти неразличимая в сумраке.
Ну конечно. Для нее я по-прежнему был Таннером. Единственное имя, которым она может меня называть.
Пистолет Рейвича был у нее.
– Бросай! – крикнул я.
Она послушалась. Пистолет упал и еще несколько метров проскользил по полу. Драгоценная пыль, покрывавшая рукоятку, брызнула в разные стороны.
Увернувшись от Таннера, я бросился к оружию.
Я упал на колени, по инерции скользнул вперед, и рукоятка легла мне в руку.
Прилетел нож. Вскрикнув от боли, я выронил пистолет и увидел конец клинка, который торчал из моей кисти, словно парус яхты.
Таннер уже бежал ко мне, эхо его шагов терялось в глухом мраке помещения. У меня в глазах стояли слезы, но я перехватил пистолет левой рукой и попытался прицелиться.
Я выстрелил, отдача мягко толкнула в ладонь. Пуля прошла в паре дюймов от его головы, оставив в воздухе туманный след. Поймав цель, я снова нажал на спуск.
Выстрела не последовало.
Таннер обрушился точно таран и пинком отшвырнул оружие подальше. Он повалил меня, придавив коленями, точно уже победил, и сцепился со мной; я же пытался бить его ножом, который торчал у меня из ладони.
Наконец он поймал мою руку и улыбнулся. Он выиграл. И знал это. Ему оставалось лишь освободить нож и прикончить меня.
Краем глаза я снова увидел труп Рейвича. Его челюсть отвисла, остатки зубов поблескивали в золотистом свете.
Я вспомнил, как он постукивал ногтями по зубам.
И еще кое о чем вспомнил. О новшестве, которое Кагуэлла получил у хирургов-ультра, – более изощренном, чем ночное зрение, и тоже весьма полезном на охоте. Об этом приобретении я ни разу не говорил Таннеру Мирабелю.
Что толку охотиться ночью, если не можешь убить добычу сам?
Я распахнул рот шире, чем позволяла обычная человеческая анатомия. И почувствовал, как глубоко в нёбном своде напрягся неизвестный мне ранее мускул. Потом в челюсти что-то безболезненно хрустнуло.
Уцелевшей рукой я обхватил голову Таннера и повернул ее лицом к себе, прежде чем он успел извлечь нож. Он думал, что нож ему поможет!
Таннер заглянул мне в рот и увидел то, что там скрывалось.
– Ты покойник, – сказал я. – Как видишь, я позаимствовал у змей не только зрение.
Я чувствовал, как набухают железы, подавая яд в тончайшие каналы, просверленные в моих искусственных клыках.
Я прижал к себе Таннера – так последний раз перед долгой разлукой обнимают брата.
И глубоко прокусил ему шею.
Эпилог
Я долго стоял и смотрел в окно.
Наверное, женщине, сидевшей у меня в кабинете, показалось, что я забыл о ее присутствии. В высоком, от пола до потолка, окне отражалось ее лицо. Она глядела на меня, ожидая ответа на свой вопрос. Я не забыл ни о ней, ни о вопросе. Просто размышлял: каким образом все то, что когда-то казалось бесконечно чужим, теперь выглядит таким привычным?
Город не слишком изменился с тех пор, как я прибыл сюда.
Что ж, так и должно быть.
Дождь, падавший с Москитной Сетки, хлестал по стеклам тугими косыми струями. Говорят, в Городе Бездны дождь не прекращается. Должно быть, это правда, но есть нюансы. Бывает, он сыплется прозрачной нежной моросью, которая больше похожа на туман – холодный, чистый, как в горах. А в другое время, когда вокруг Бездны открываются паровые дамбы, вызывая перепады давления по всему Городу, он хлещет кислотными плетьми.
– Господин Мирабель… – произнесла женщина.
Я отвернулся от окна:
– Извините. Захватывающий вид… На чем мы остановились?
– Вы рассказали о том, как Небесному Хаусманну удалось…
К этому времени она успела прослушать основную часть истории, которой мне хотелось поделиться со всеми. Я верил, что Небесный покинул свое убежище и начал новую жизнь под именем Кагуэллы. Наверное, это странно – то, что я рассказываю о таких вещах. Тем более странно, что я рассказываю человеку, который пришел устраиваться ко мне на работу. Но, во-первых, женщина мне понравилась, а во-вторых, выказала редкое желание выслушать. Мы выпили несколько бокалов «Писко» – она тоже была родом с Окраины Неба. Словом, время пролетело незаметно.
– Ладно, – перебил я ее. – Насколько вы готовы мне поверить?
– Не знаю, господин Мирабель. Можно спросить, каким образом вам удалось все это выяснить?
– Я встретил Гитту. И то, что она мне рассказала, подтверждало слова Констанцы.
– Вы считаете, Гитта поняла раньше всех, кем был Кагуэлла?
– Да. Вполне вероятно, что она наткнулась на «завещание» Констанцы и отыскала Кагуэллу. Хотя с тех пор, как Небесного якобы казнили, прошло не менее двухсот лет.
– А что было дальше?
– Она ожидала встретить чудовище, но получила нечто иное. Кагуэлла был не тем человеком, которого знала Констанца. Наверное, Гитта пыталась возненавидеть его, но не смогла.
– По-вашему, как Гитте удалось его найти?
– Думаю, благодаря его имени. Оно взято из легенды о «Калеуче». Кагуэлла – это дельфин, спутник корабля-призрака. Имя связывало Небесного с прошлым.
– Что ж, весьма любопытная гипотеза.
Я пожал плечами:
– Но не более того. Поживете здесь подольше, услышите и не такое.
Женщина прибыла на Йеллоустон недавно. Она была солдатом, как и я, но попала сюда не ради выполнения боевой задачи, а из-за ошибки чиновников.
– И давно вы здесь, господин Мирабель?
– Шесть лет.
Я снова посмотрел в окно. Действительно, Город не слишком изменился с тех пор, как я покинул «Убежище». Заросли Полога напоминали поперечный срез легкого или моток спутанной черной пряжи на фоне буроватой Москитной Сетки. Ходят разговоры, что в следующем году это место расчистят.
– Шесть лет – большой срок.
– Только не для меня.
Эти слова заставили вспомнить, как я очнулся в «Убежище». Тогда я сам не заметил, как соскользнул за порог сознания, – рана, нанесенная Таннером, вызвала большую потерю крови. Моя одежда была распорота, рана покрыта слоем бирюзовой целебной мази. Я лежал на кушетке, и за мной ухаживал тощий робот-слуга.
* * *
Я был весь в синяках, и каждый вздох отзывался болью. Собственный рот почему-то казался мне чужим.
– Таннер?
Это был голос Амелии. Она сидела рядом, склонившись надо мной. Я видел ангельское лицо – все как в тот день, когда меня оживили в обители нищенствующих.
– Это не мое имя… – Я опешил: голос звучал абсолютно нормально, разве что был чуть хриплым от усталости.
А ведь казалось, мои губы не приспособлены для столь тонких действий, как человеческая речь.
– Да, – сказала Амелия. – Но это единственное ваше имя, которое известно мне. Так что пока оставим как есть.
Я был слишком слаб, чтобы спорить, и сомневался, что мне этого хочется.
– Вы спасли меня, – сказал я. – И вообще я вам многим обязан.
– Если не ошибаюсь, вы сами себя спасли, – возразила она.
Комната, где мы находились, была гораздо меньше зала, в котором погиб Рейвич.
Но ее заполнял тот же золотистый осенний свет, на стенах были такие же узоры в виде математических формул, впрочем, как и повсюду в «Убежище». Свет играл на кулоне в форме снежинки, висевшем у Амелии на шее.
– Что с вами случилось, Таннер? Что превратило вас в человека, способного на такое жестокое убийство?
Такие слова можно расценить как упрек, но ее голос не звучал сурово. Я понял, что она не осуждает меня. Похоже, Амелия признала: судить меня за ужасы из прошлого нет оснований. В той же мере человек виновен в злодеяниях, которые совершил во сне.
– Я играл роль заядлого охотника.
