Даже троцкизм Верта проявлялся скорее инстинктивно, нежели сурово и догматично. Всю Первую мировую войну он вместе с солдатами-фронтовиками боролся против армейской иерархии. Когда в России между Сталиным и его соперниками началась жестокая схватка, его симпатии автоматически оказались на стороне побежденного и проигравшего, которого, как и его самого, звали Лев (после изгнания из Советского Союза он провел большую часть 1934 года во Франции). То же самое человеческое чувство заставило Верта оказывать дружескую поддержку другой жертве сталинского притеснения, Виктору Килбачичу, больше известному под его вымышленным именем Виктора Сержа. Верт представил его Сент-Экзюпери, и Серж вскоре стал таким же частым гостем в квартире на плас Вобан.
Автор книг «Дело Тулаева» и «Когда наступает полночь столетия» (которые выдерживают сравнение с романами Кёстлера в разоблачении жутких внутренних порядков русского коммунизма) был до некоторой степени еще более незаурядной личностью, чем Верт. Родился он в Брюсселе в 1890 году в семье русских эмигрантов, покинувших Россию, спасаясь от относительно умеренной угрозы со стороны царской полиции. Их сын, анархист, последователь Кропоткина (или, возможно, лучше сказать, Бакунина), в двадцать лет взял и выпустил подстрекательский лист под заголовком «Анархия». За это его и его подругу, Риретт Метрежан, арестовали по подозрению в сообщничестве с печально известной бандой молодых анархистов, завербованных бандитом Бонно для его собственных преступных планов. За отказ доносить на своих товарищей-анархистов Килбачича (псевдоним Серж) осудили на пять лет французской тюрьмы, хотя он и не имел никакого отношения к кровавым налетам Бонно. Выйдя на свободу, он перебрался в Испанию, где принял участие в революционном восстании. По возвращении во Францию в 1919 году его арестовали вторично и, наконец, выслали в Россию, где он вступил в коммунистическую партию, работал с Зиновьевым в Коминтерне и с Леонидом Красиным в тайной полиции. Трех лет ему оказалось достаточно, чтобы избавиться от всех своих революционных иллюзий, и еще пары лет хватило, чтобы занять свое место в черном списке ГПУ. Арестованный в результате тайной интриги, затеянной одной молодой коммунисткой, возжелавшей занять московскую квартиру его тестя, Виктор Серж, скорее всего, сгинул бы в первой большой чистке партии, организованной Сталиным, не заступись за него Панай Истрати, румын, и другие сочувствующие социализму на Западе, которые затем устроили для него высылку из Советского Союза в начале 1936 года.
Его прежним тюремщикам, наверное, следовало бы оставить его в тюрьме, поскольку Виктор Серж не относился к тем, кто держал язык за зубами и молчал о чудовищной несправедливости, свидетелем которой он сам стал. Узнав о возвращении Сержа в Брюссель, друг Анри Жансона, Жан Гальтье-Буасьер, обратился к нему с письмом, в котором спрашивал Сержа, не согласится ли тот описать историю русской революции глазами очевидца для его ежеквартального журнала «Крапуйо». Серж с восторгом взялся за дело. Под названием «От Ленина до Сталина» публикация появилась в начале 1937 года, спустя пару месяцев после «Возвращения из СССР» Жида. Ее появление напоминало взрыв бомбы в среде левой интеллигенции Франции. «Юманите», «Авангард» и «Монд» Анри Барбюса с пеной у рта ринулись в схватку и унизились до брызганья слюной и шипения в адрес этого разрушительного критического анализа сталинизма, написанного не туристом (как Жид или Сент-Экзюпери), а «допущенным». Жид, обрадовавшись, что его умеренно-пессимистические предчувствия теперь драматично подтверждались, заручился поддержкой Сержа в составлении сложного приложения или эпилога к его недавно законченным «первым впечатлениям». «Поправки к «Моему возвращению из СССР» увидели свет в июне 1937 года. «Поправки» оказались разоблачительны: факты и приведенные там цифры камня на камне не оставляли от официальной советской статистики, и Андре Фонсколомб отказался от идеи найти издателя для того опровержения, которое он приготовил с помощью своего кузена Антуана.
Приблизительно через шесть лет Сент-Экзюпери смог написать в письме другу: «Несомненно, французская буржуазия ужасна, но чистые доктринеры марксизма ничуть не лучше (прочти «Когда наступает полночь столетия» моего русского друга Сержа)». Шарль Салль, присутствовавший по крайней мере на одном из их долгих диспутов в квартире на плас Вобан, сам оценил усердие, прилагаемое его другом Антуаном к изучению этого жгучего вопроса (русского коммунизма), и не только по книгам, но и с помощью непосредственных источников, таких, как Серж. Случайные заметки в записных книжках, обнаруженные после его смерти, могли показаться несведущему человеку не больше чем замечаниями дилетанта, не знакомого со сложностями социологии или экономики. Да, до определенной степени такими они и были, поскольку Сент-Экса больше интересовали точные науки. Но записные книжки – вовсе не случайные опусы ночных бдений профана и невежды. Мир (и это осознавал Сент-Экзюпери) был болен от неумеренности подстрекательских лозунгов, часть из которых бесчеловечно призывали отправлять миллионы невинных жертв в могилы. Но средство от этой болезни отыскать нелегко и еще труднее применить. Человек, если он хочет стать чем-то большим, чем простой кочан капусты, нуждается в вере, ради которой стоит жить, а общество – в ощущении целеустремленной миссии, если оно действительно хочет иметь нечто общее и связующее. Но где может быть найдена такая вера – если не считать ею догмы, вызывающие окостенение мозга, низводящие личность до исполнителя коллективной воли стада?
* * *
«Мягко говоря, странно, – писал Жид в своем дневнике еще в августе 33-го, – что сегодня «мистицизм» находится на стороне тех, кто утверждает, будто они атеисты и неверующие. «Мистицизм» приобретает форму религии, в которой коммунистическая доктрина воспитывает и пестует молодежь сегодня…» После этого он набрался смелости и добавил еще несколько предложений: «И сверх того, я понимаю попытку унифицировать мысль, предпринимаемую сегодня Гитлером в подражание Муссолини, но она может дать результат только ужасной ценой обнищания мысли! Особая и индивидуальная ценность уступает место не знаю какой, но коллективной ценности, перестающей обладать интеллектуальной ценностью».
Сент-Экзюпери слишком заботился о значимости духовного начала в человеческих действиях, чтобы не оказаться сходным образом заинтригованным «мистицизмом», который привел в порядок хаос в Италии и Германии. В Испании его больше всего угнетало полное отсутствие дисциплины, продемонстрированное анархистами, которые, не задумываясь, перемещались с места на место, от одной части фронта к другому, не заботясь ни о снаряжении, ни о своих пожитках, проявляя безразличие к тому, какую брешь на линии фронта внезапно образовывал их произвольный отъезд. Вот как позднее Антуан прокомментировал это в своей записной книжке: «В военном противостоянии, когда духовные и материальные силы являются равными, армия, сформированная мистицизмом порядка, добьется победы над армией беспорядка (и это потому, что порядок значит качество)».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
