— Да, — сказал я. Я не знал, что еще сказать.
— Я рад, что вернулся в Корнуолл. В Канаде мне понравилось, но я скучал по дому. Иногда мне казалось, что я не вынесу этой тоски, но я продержался три года, как и обещал, и теперь я рад, что выдержал. Эти три года помогли мне осознать прошлое и разобраться в себе самом. А это очень важно.
— Да.
— Мне жаль Джонаса, — сказал он. — Бедняга, я не виню его за то, что с ним так сложно. Он нервничает в таких домах, как Пенмаррик, и от непривычного образа жизни, который мы принимаем как должное, и оттого, что его отец умер, и оттого, что его мать такая, какая она есть. Я по-прежнему буду помогать ему, чем смогу, если Ребекка примет мою помощь, но он не похож на сына, которого бы мне хотелось иметь; видимо, думая, что он может стать таковым, я был слишком оптимистичен. Жаль, но мне кажется, что больше я ничего не смогу для него сделать. Я сделал все, что мог. Если Ребекке захочется обвинить кого-нибудь в том, что произойдет теперь, пусть винит только себя: Господь свидетель, ребенок не виноват, но я решил, что он не готов когда-нибудь унаследовать Пенмаррик.
— Ты хочешь сказать… правильно ли я понял?..
— А что мне еще делать? После того, что случилось, мне ничего не остается, как изменить завещание. — Он отбросил сигарету и растоптал окурок в пепел. — Пенмаррик может достаться тебе, если ты меня переживешь, и я желаю тебе радоваться всему этому чертовому наследству. Господь свидетель, ты — единственный, кому теперь нужно это место.
Я попытался заговорить. Я попытался улыбнуться. Но когда я, заикаясь, начал выдавливать какие-то неловкие слова благодарности, он встал, намереваясь меня оскорбить, но потом только горько улыбнулся, глядя мне прямо в глаза.
Глава 7
Возможно, что в последующие годы и сам Ричард, и его окружение начали чувствовать уважение к изменившемуся Иоанну: он верно служил своему брату и на ратном поле, и в государственном совете.
Изабель Глостерская не играла никакой роли в общественной жизни Иоанна, сомнительно также, чтобы она играла большую роль в его личной жизни: и уж конечно же, у нее не было от него детей… Иоанн захотел освободиться.
У.Л. Уоррен. «Иоанн Безземельный»1
Было бы неправдой утверждать, что после того случая мы с Филипом стали близкими друзьями, но отношения наши заметно улучшились; меня наконец начали приглашать на ужины в Пенмаррик, и мы с Филипом изредка ходили в паб. Мое положение начало укрепляться. Мне охотнее поручали ответственную работу. Наконец, я почувствовал, что самая неприятная часть моей жизни позади, а по мере того как шло время, воспоминания о пережитом унижении и позоре стирались из моей памяти.
Вскоре после сцены с Ребеккой Филип сказал, что написал новое завещание в мою пользу и оставил его у других поверенных, «Поумрой и Поумрой» из Сент-Ивса. В этом случае он не пошел в «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс», чтобы Саймон-Питер не узнал о том, что Джонас больше не наследник Пенмаррика.
— Не хочу больше скандалов с Ребеккой, — прямо сказал мне Филип. — Я уведомил маму о том, что изменил завещание, Хелена тоже об этом знает, но если новость дойдет до Рослинов, разговорам не будет конца. Кто-нибудь непременно обвинит меня в том, что я несправедлив к ребенку.
Джонас, конечно, больше не появлялся в Пенмаррике после тех ужасных июльских выходных, и в конце концов Ребекка письмом уведомила Филипа о том, что передумала отсылать ребенка в интернат. Это было наиглупейшее решение, потому что лишало Джонаса возможности получить приличное образование, но я дал себе слово не вмешиваться. Я получил то, что хотел, до Джонаса мне больше не было дела.
Это обстоятельство не прибавляло мне желания общаться с Ребеккой. Если бы она пригласила меня в гости, я бы, не задумываясь, поехал на ферму Деверол, но она не предпринимала никаких шагов в этом направлении, и вскоре услышав, что она взяла на летние каникулы жильца, школьного учителя из Мидлсекса, я решил, что она больше не будет пытаться возобновить наши отношения. Видимо, моя реакция на ее обвинения в адрес Филипа оттолкнула от меня Ребекку; она искала у меня сочувствия, но не получила. Словно из желания отомстить, она меня игнорировала и сосредоточила все свое внимание на учителе из Мидлсекса.
После того как мы расстались, она начала брать жильцов на лето, и я часто задумывался о характере ее отношений с мужчинами, которых она поселяла на ферме, чтобы увеличить свой доход. Первому жильцу, писателю из Лондона, было далеко за шестьдесят, и поэтому он вряд ли привлек ее внимание, но этому учителю было не больше сорока и он не был непривлекателен. Я относился к нему с подозрением. Никто их не разделял, но ведь никто и не знал Ребекку так же хорошо, как я. Я знал, что, несмотря на то, что она утверждала противоположное, у нее были здоровые сексуальные аппетиты, и мне было сложно поверить, что у нее не было любовника со времени нашей последней встречи более двух лет назад. После осени 1934 года у нее появилось больше свободы; ее дядя Джаред, который всегда зорко следил за личной жизнью племянницы, в сентябре умер и после отпевания в церкви Уеслин, которую посещал почти пятьдесят лет, был похоронен вместе со своими предками во дворе зилланской церкви. Мы все ходили на его похороны. Его очень уважали в приходах Морва, Зиллан и Сент-Джаст и искренне оплакивали люди изо всех слоев общества. Главным плакальщиком был Саймон-Питер, а с ним была не только его жена, которую он только что перевез в особняк Ползиллан, но и другие Треарны из Хелстона. Среди более скромных посетителей были восемь дочерей покойного, но хотя Чарити плакала громче всех, когда гроб отца опускали в землю, никто из ее родственников не дал ей понять, что они теперь станут с ней общаться.
— Потаскуха! — прорычала мисс Хоуп Рослин, старшая из трех сестер, старых дев.
— Шлюха! — презрительно усмехнулась мисс Пруденс.
— Сука! — грубо добавила мисс Грейс.
— А вы — злые старые девы! — закричала Чарити. — У меня, по крайней мере, есть муж — самый лучший джентльмен на всем свете! — Она кинулась на грудь Уильяму и жалобно заплакала ему в рубашку.
Уильям нашел очень хитроумный выход из неловкой ситуации, произнеся с невероятной важностью:
— Пойдем, дорогая, не будем заставлять шофера ждать. Пора возвращаться в Карнфорт-Холл. — А враждебно настроенным Рослинам он просто сказал: — Ваши дурные манеры извиняет только горе, иначе я бы не спустил вам такое презрительное отношение к моей жене. До свидания. — И, повернувшись к ним спиной, он медленно пошел к воротам, а Чарити тяжело повисла у него на руке.
Тогда я впервые услышал, что он называет Чарити женой. С тех пор как восемь лет назад она затащила его в бюро регистрации, он старался не упоминать лишний раз, что женат, но после похорон Джареда Рослина все переменилось. На самом деле он был счастлив в браке и теперь не стеснялся в этом признаться. Когда он в тот день уходил с церковного двора, я даже позавидовал его счастью, желая, чтобы и меня жена любила бы так же, как Чарити его.
Но у меня никого не было. Мы с Фелисити по-прежнему оставались друзьями, но я знал, что нашему браку пришел конец и что мне следует заняться разводом, чтобы иметь возможность жениться снова, как только я захочу. И все же мысль о разводе меня печалила; я медлил, постоянно откладывая его, пока наконец в начале 1935 года, обсудив ситуацию с Фелисити, не согласился совершить прелюбодеяние в одной тихой гостинице, известной ее детективу. Фелисити во всей этой истории повела себя очень разумно:
— В конце концов, — сказала она, — теперь, когда папочка наполовину сократил мое содержание и я даже не могу позволить себе давать тебе деньги, какой нам смысл сохранять брак?
Но я расстроился так, что, когда пришло время совершать прелюбодеяние, не смог воспользоваться уединением гостиничного номера, я просто сидел на краю кровати и бесконечно курил. Это была чрезвычайно угнетающая и грязная ситуация.
— Но ведь мы останемся друзьями, правда? — спросил я потом Фелисити несчастным голосом. — Мы ведь по-прежнему будем время от времени видеться?
— Конечно! — отвечала она. — Почему бы и нет? Я ничуть не обиделась.
— Но я так часто вел себя плохо по отношению к тебе…
— Ерунда! — сказала Фелисити. — Мы весело проводили время, и я ничуть об этом не жалею. Ты только подумай: если бы ты на мне не женился, то не женился бы никто! Надо быть благодарной судьбе, я так считаю. Не кори себя и не сокрушайся, а то я сама зарыдаю. Давай лучше съездим в «Метрополь» поужинать и выпьем бутылочку шампанского! Никакого сожаления! Никаких рыданий друг у друга на плече! Пойдем лучше напьемся и прекрасно проведем время!
Так мы и сделали. Но к концу вечера нас невольно охватили сентиментальные чувства и Фелисити даже поплакала; она сказала, что все время меня любила, но думала, что единственный способ меня удержать — это давать мне столько свободы, сколько мне хотелось.
