Как всегда по воскресеньям, позвонил из конторы совхозной администрации домой. Обычно я по нескольку минут говорил сначала с мамой, отвечая на вопросы о том, как я живу и чем питаюсь; затем к телефону подходил отец и интересовался моей работой и тем, что происходит вокруг меня; потом, если брат был дома, обсуждали его дела.
Почувствовав скрытую тревогу в голосе матери, я насторожился. Через пару минут к телефону подошел брат и начал быстро и сумбурно что-то рассказывать. Я перебил его, попросив заткнуть фонтан и позвать отца.
– Папа в ванной. В следующее воскресенье с ним поговоришь. Ну все, пока, – брат положил трубку.
Немало удивленный таким ответом, я продолжил заниматься обычными воскресными делами. Отдал белье в стирку – мать девушки-официантки, с которой встречался водитель Тихон, за умеренную плату два-три раза в неделю убирала наш дом и стирала вещи, дополнительно к этому я договорился с ней о глажке моей одежды. Потом баня, обед, ужин, чтение. Ночью, как обычно, послушал «голоса» и улегся спать, но через час, как ужаленный, вскочил с постели. Что-то случилось с папой! Не мог он пробыть в ванной так долго, зная, что я всегда звоню именно в это время.
Всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз, лихорадочно гадая, что могло случиться с отцом. С трудом дождался десяти часов: с учетом разницы во времени дома было восемь утра. Пошел в совхозную администрацию, попросил телефонистку соединить меня с родительской квартирой. Никто не брал трубку. Подождал до одиннадцати – в Ереване настало девять утра и начался рабочий день – и дал телефон секретариата отцовского журнала. Трубку сняла Офелия – ответственный секретарь.
– Офелия, добрый день, это Давид. Хотел поговорить с отцом.
– Здравствуйте, Давид. К сожалению, его нет на месте.
– Офелия, скажите, что случилось? Я уже несколько дней не могу с ним поговорить.
– Давид… в общем, ваши велели не говорить, но мне неудобно врать. Папа в больнице – проходит обычную диспансеризацию.
Через два часа я опять помчался в администрацию и попросил соединить меня с заместителем прокурора Игорем Барабашевым, с которым мы часто общались.
– Игорь, с моим отцом что-то случилось. Я тебя очень прошу, мне нужно на неделю домой.
– Старина, эти вопросы не я решаю, поговори сам с прокурором.
– Послушай, если он откажет – а скорее всего, он откажет, потому что никаких серьезных аргументов у меня нет, – ты сам понимаешь, чем все закончится. Я все равно уеду, и мне это выйдет боком. Прошу, друг, помоги.
– Подожди-подожди, а зачем тебе сейчас срываться в такую даль? Может, подождешь немного, выяснишь что к чему?
– Знаешь, Игорь, я чувствую, что должен ехать. На душе тревожно. Пожалуйста, скажи прокурору, что мне это очень-очень было нужно.
* * *
Через двадцать минут мы с ребятами уже мчались в Курган, от которого наш поселок находился в семистах километрах. Поздней ночью сел в первый же поезд до Челябинска. Утром первым самолетом кавказского направления улетел в Минводы. Оттуда первым встречным рейсом – в Тбилиси, после на машине – в Ереван. Тринадцатого апреля в полдень, почти после двух суток беспрерывной езды и перелетов, был уже дома. Возле нашего подъезда стояли молодые парни в черных сорочках. Прямо передо мной вынесли гроб и установили перед подъездом, что означало: в этом доме траур.
Я сразу все понял. Ничего и никого не замечая, взбежал на четвертый этаж. Навстречу вышел брат, мы обнялись и стояли так несколько минут. Рыдания душили нас. Потом я пошел искать маму. Она, постаревшая лет на десять, с опухшим от слез лицом, сидела посреди гостиной в окружении родственниц, на голове черная прозрачная вуаль. Жестом пригласила меня присесть рядом. Я обнял ее. Увидев меня, женщины так громко расплакались, что у меня перехватило горло. Младшая тетя Тереза, любимица отца и всей нашей семьи, в двадцать три года потерявшая на войне мужа – артиллерийского офицера, – упала в обморок. Мама безмолвно, с окаменевшим лицом, продолжала смотреть в пол.
– Потеряли мы, сынок, нашего папу, – очень тихо произнесла она через несколько минут. – Скончался вчера от обширного инфаркта. Я была рядом. Мы с ним о многом говорили, в основном о тебе, о Мари, о ребенке, все гадали, что с вами будет дальше. Папа утверждал, что выйдет из больницы, поговорит с Мари и убедит ее в том, что ваша разлука бесполезна и бесперспективна. А через секунду закрыл глаза навечно. Но как ты узнал, что он умер? Так быстро приехал… Мы очень переживали, что ты на похороны отца не успеешь.
– Не знаю, мам. Сердце подсказало. Я уже два дня в дороге.
– А почему в военной форме?
– Чтобы без проблем достать билеты, а то по всем направлениям они уже месяц назад проданы. Мама… не могу поверить, что отца нет!
– Его сейчас привезут из больничного морга… тогда поверишь, – вздохнула мама.
Похоронили отца на городском кладбище рядом с его матерью, бабушкой Сатеник. Там же, на горстке земли, привезенной из братской могилы, стоял обелиск в честь моего дяди, погибшего в девятнадцать лет под Веной. Вот и ушел из жизни, не успев постареть, мой мудрый, добрый папа. Ему выпала доля родиться прямо перед Первой мировой войной на этом бесконечно несчастном клочке земли, бывшем когда-то частью великого государства Армения, и пережить все безумства большевистского кошмара, но сохранить самое ценное – жизнь, человечность и доброту. Он женился на дочери репрессированного «врага народа», что в те годы являлось практически гражданским подвигом, создал семью и продолжил свой род. Поставил на ноги шестерых племянников – моих двоюродных сестер и братьев, отцы которых погибли на войне. Казалось бы, ничего особенного! Но именно он, добрый и отзывчивый, сеющий разум и доброту, проповедующий идею о бесценности человеческой жизни и вредности любых крайних идеологий, стал для меня образцом настоящего человека. Я часто вспоминал его слова: «Сын, не пытайся объяснить действия человека его национальностью или религией. Все люди мира делятся на две категории: добрые и порядочные, составляющие большинство, и недобрые и непорядочные. И поверь мне, последних гораздо меньше».
Как мне будет тебя не хватать, папа! Сколько новых обязанностей появляется у меня после твоего ухода! Как оставить маму одну? Я и сам чувствовал себя ошарашенным и беззащитным.
Бросил последнюю горстку земли на гроб отца и уже как старший начал пожимать руки пришедшим на похороны знакомым и незнакомым людям. Как много, оказывается, у папы друзей и почитателей! И как много друзей у моего брата! Уже выросло и возмужало новое поколение. Всю похоронную церемонию: транспорт, военный оркестр, будущее поминальное застолье – организовали Рафа, мои друзья и друзья брата. На поминках рядом со мной сидела плачущая Тереза; не стесняясь сопровождающего ее Бориса, обняла меня и разревелась на всю комнату Иветта. Телеграмм с выражениями скорби по случаю кончины отца было так много, что последние я прочел уже спустя несколько дней. Пришли телеграммы и от моих новых друзей и знакомых: следователей, с которыми я работал полгода назад в Туле, прокурора Кокчетавской областной военной прокуратуры, директора совхоза Тимофея Петровича и секретаря парторганизации Куркина, моих помощников Дмитрия и Тихона и, наконец, от Регины Шнайдер. Как много вокруг хороших людей! С какой готовностью все они стремятся ответить добром на добро. Я люблю вас, люди! Я признателен вам за участие…
Поздним вечером, когда за столом осталось человек двадцать самых близких родственников и друзей, ко мне подошла кузина Рина.
– Давид, там незнакомый русский генерал и девушка. Спрашивают тебя.
– Чего же ты ждешь, пригласи их!
Каково же было мое удивление, когда я, выйдя в коридор, увидел стоящих там Петра Юрьевича Орловского в генеральской форме и Фаину.
– Как вы узнали? Не ожидал увидеть вас здесь.
– Видишь ли, – начал генерал Орловский, – несколько дней назад Ольга хотела сообщить тебе радостную новость: образованная по моей просьбе служебная комиссия еще раз вернулась к вопросу о вашей драке и пересмотрела решение о твоем отчислении. Было очевидно, что в отличие от других ты единственный не был пьян и явно поневоле оказался втянут в драку. Поэтому она тут же позвонила в совхозную администрацию, а там сказали, что у вас дома, видимо, произошло какое-то несчастье и ты несколько часов назад уехал. Тогда мы связались с твоими родными, они и рассказали о случившемся. Мы с Ольгой решили, что обязательно должны лично принести тебе соболезнования в этом великом горе. Ольга дала знать Фаине, она попросила разрешения присоединиться ко мне, и вот мы здесь. Только ты извини, завтра у меня сложный день, через несколько часов я ночным рейсом улечу обратно в Москву.
– Я остаюсь, – сообщила Фаина.
– Хорошо. Рина, возьми на себя заботу о Фаине, пожалуйста. Она пока поживет у вас. Потом определимся.
