– Все, пошли спать, – зевнул Игорь. – У тебя там на кровати матрас свернутый, подушка, одеяло. Стели белье и ложись.
– Спасибо, еще рано, нет и девяти. Я по-настоящему в бане хотел бы мыться и позвонить родителям.
– В баню не советую. На обратном пути простудишься, сейчас мороз градусов тридцать пять. Горячей воды в здании нет, но можешь нагреть воду кипятильником и помыться. Вон там кипятильник, положишь его в ведро с водой. Пять минут – и готово. Только руки в воду не суй, убьет на месте.
– Понял. Но я сначала все-таки схожу на почту, а потом решу, как поступить.
– Подожди, ты куда в своей дубленке и шапке? Сюда бандюганы и прочие отчаянные ребята со всего Союза съехались. Как стемнеет – они хозяева на улице. Лучше возьми мой офицерский тулуп с погонами, шапку и валенки надень – тогда не подойдут.
Совет Игоря оказался кстати. Конечно, какое-то представление о здешних нравах у меня имелось – когда был я студентом, нас вывозили на два месяца на целину для участия в строительных работах. Однако тогда нас было не меньше ста человек, жили мы в отдельном поселке и мало общались с чужими.
– Спасибо, друг. Ну все, я пошел.
– Имей в виду, Давид, особо опасны здесь чеченцы, ингуши, карачаевцы [60] . Их сюда сослали с Кавказа во время войны, правда, сейчас они постепенно возвращаются домой. Хотя и наших братьев-славян тоже хватает. Эти люди не ценят ни свою жизнь, ни чужую. Так что возьми-ка ты с собой еще и оружие.
– Спасибо, Игорь, обойдусь.
* * *
Просьба соединить меня с Парижем у девушки-телефонистки вызвала удивление. Подошла старшая смены. Ознакомившись с моим удостоверением, она сообщила, что не уверена, что Москва даст линию, но попытается.
– Хочу предупредить – вам, вероятно, придется остаться здесь до утра. Хотя даже в таком случае результат не гарантирую. Да, кстати, почему у вас в удостоверении указано «старший лейтенант», а погоны капитанские?
Заказал сразу два разговора с Москвой: с Арамом и Фаиной. Первым дали Арама. Тот обещал приложить все усилия, чтобы меня перевели в любой крупный центр, хоть во Владивосток. Фаина сдержанно ответила на мое приветствие и тихо спросила, где я нахожусь.
– В Кокчетаве, это областной центр в Северном Казахстане. Вполне нормальное место.
– Сколько ты там пробудешь?
– Обещают несколько месяцев. Более конкретно не могу сказать.
– Кто обещает? Понятно, ты сам пока не знаешь.
Она помолчала.
– Фаина, ты меня слышишь? Что ты молчишь?
– Хочешь, я приеду к тебе?
– Как приедешь? А работа, родители?
– На работе возьму отпуск. Если не согласятся – уволюсь. А родители и Марк все равно скоро уедут. Полгода осталось, не больше.
Предложение девушки тронуло меня до глубины души, но я понимал, что не готов брать на себя такую ответственность. А вдруг Мари решит вернуться?
– Фаина, это невозможно. Ты не представляешь, в каких условиях я тут живу.
– Вдвоем будет легче! Молчишь… Все ясно. До свидания.
Ошарашенный, я еще минут пять простоял с гудящей телефонной трубкой в руках. Опять судьба вынуждает меня сделать трудный выбор. Но какая отчаянная решительность у этой интеллигентной девушки! На такое способны только еврейки и русские – никто больше. Или это не связано с особенностями национального характера, а просто индивидуальное качество отдельной личности? Может быть. Но история знает сотни таких примеров. Жены декабристов, аристократки высшей пробы, последовали за своими мужьями в Сибирь, невзирая на тяжелейшие испытания. О еврейках и говорить нечего: отчаянные революционерки, террористки, подобные Каплан [61] , экстремалки во всем: и в любви, и в ненависти. Ни Мари, ни Иветта не пошли бы на такой шаг. Они созданы для семейной жизни, но слишком мягкие, ведомые, решения за них должны принимать родители, мужья. Но как же моя интеллигентная добрая мама? Ведь она способна без оглядки, с топором в руках, кинуться защищать мужа и детей. И тем не менее у каждой нации есть свои характерные особенности.
Не дай Бог никому поставить женщину – жену или любимую девушку – перед таким страшным выбором. Они созданы не для этого, а для семьи, материнства, гармонии и красоты. Можно ли сказать, что Фаина любит меня сильнее, чем Мари? Вряд ли. Но она готова на самопожертвование, на отчаянный шаг. А Мари, как выяснилось, нет. Но, может быть, я сам создаю такие ситуации, следуя собственному эгоизму, и хочу, чтобы эти бедные девушки облегчили мою участь? Может быть…
– Товарищ военный! Товарищ офицер! Проснитесь!
Передо мной стояла телефонистка и пыталась меня разбудить.
– Москва отказалась дать нам линию с Парижем. Попробуйте в другой раз.
Было уже пять утра.
* * *
В девять утра колонна автомашин, в которой ехали и мы, взяла курс на Куйбышевский район. Впереди по ровной заснеженной степи шел тяжелый трактор, расчищая условную дорогу – асфальта там не существовало. За трактором следовали тяжелые грузовики, направленные по разнарядке из райцентра, загруженные соляркой, бензином, крупами, зерном, сахаром и прочими необходимыми вещами. Ездить в одиночку, вне автоколонны, в зимнее время запрещалось – ведь, если внезапно кончится бензин, машина окажется неисправна или случится затяжная пурга, людей на 40 – 50-градусном морозе ждет неминуемая смерть. Новый год вся колонна встретила в степи под доносящийся из включенных радиоприемников бой кремлевских курантов. Люди поздравляли друг друга, желали счастья и здоровья. Радовались как дети. Конечно, у всех оказались при себе запасы спиртного и еды.
Нет, все-таки неплохие у нас люди! Какие они сплоченные – не раздумывая, придут на помощь друг другу в случае опасности – как сейчас, когда опасность представляла природа. Но какие расхлябанные и неорганизованные, когда нет ни опасности, ни врага, ни направляющей их силы…
Почти через два дня езды мы с младшим лейтенантом Дмитрием Ненашкиным и нашим водителем, сержантом Тихоном Васиным, добрались до пункта назначения – совхоза имени Ленина Куйбышевского района, в сорока километрах от районного центра. Днем второго января нового года я уже находился на месте моей будущей службы. Поселок состоял приблизительно из трехсот пятидесяти – четырехсот наспех построенных целинниками домов, большого скотоводческого комплекса, здания совхозной администрации, небольшой одноэтажной школы, рядом детские ясли и медицинский пункт на десять – двенадцать коек. Проживало там тысяча двести – тысяча триста человек, в основном русские из Центрально-Черноземного района, которые после тюремного заключения отбывали наказание в форме ссылки до окончательного погашения срока. Казахи были представлены только изредка приезжающими из райцентра контролерами и участковым, лейтенантом милиции Джанибеком Джаксинбаевым – за ним были закреплены еще несколько населенных пунктов, поэтому он тоже появлялся нечасто, лишь по необходимости.
Всем хозяйством заправлял Тимофей Петрович Мамаев – добродушный, полный, с вечно взъерошенными волосами мужчина лет сорока – сорока пяти, с большим стажем практической работы на селе. Образование у него было среднее специальное, сельскохозяйственное. Как я потом выяснил, людей с высшим образованием во всем поселке можно было пересчитать по пальцам: ветеринар – ссыльный из Дагестана, замешанный в крупном хозяйственном мошенничестве; учительница русского и немецкого языков, осужденная по политическим мотивам, – вышеупомянутая Регина Шнайдер; а также директор школы и по совместительству историк Вадим Кирпичников, интеллигентный, но несколько странноватый человек, тоже ссыльный. Эти трое вместе с директором совхоза и составляли интеллектуальную элиту поселка.
Трудно было представить, как вообще можно жить в этой местности. Климат был ужасный. Зимой – свирепые морозы до минус сорока пяти, летом страшная жара. В дождь глинистая почва моментально превращалась в грязную трясину, так что передвигаться можно было лишь на вездеходе или тракторе. Вода исключительно плохого качества, скудная растительность… Разве что по весне степь покрывалась густым разнотравьем, и, если нормально запастись сеном, можно было разводить скот, чем и занимались местные.
Нас разместили недалеко от совхозной администрации, в отдельно стоящем четырехкомнатном доме, который использовался как гостевой для приезжающих из райцентра. Над дверью мы закрепили большую доску «Военная прокуратура». Разумеется, канализации и прочих удобств в поселке не было, и туалет и вода находились на улице. В коридоре дома стояла чугунная угольная печь, в которой мы старались круглосуточно поддерживать огонь, но, несмотря на наши усилия, иногда ночью было очень холодно. Дмитрий и Тихон разместились в одной комнате, другую занял я, третью комнату превратил в кабинет, где проводил допросы и работал целый день. Четвертую комнату мы оставили для неожиданных гостей и держали закрытой, чтобы туда не уходило тепло.
