он не стал бы так пугливо оглядываться на улице. Несомненно, это беглец из плена. Мелькнула мысль немедленно догнать его, вернуть и помочь. Но жена удержала.
— Мне тоже показалось, что он какой-то ненадежный, — сказала она.
Вдруг в приемную без стука, как вихрь, влетел весь запорошенный снегом мальчик. Ему было не более тринадцати лет. Он тяжело дышал: видно, пришлось долго бежать. Его светлые глаза и посиневшие от холода губы выражали тревогу и страдание.
— Ме-ме-ме… — замычал он, быстро жестикулируя пальцами. — Ме-ме-ме…
Профессор не без удивления смотрел на него — это что еще за пациент?!
А мальчик тем временем азартно продолжал что-то объяснять. Он то показывал пальцем на профессора, то старался изобразить кого-то другого, кого не было в комнате, жестами и мимикой утверждал, что тот, который недавно приходил к врачу, — плохой человек.
Мальчик был глухонемой. Профессор молча и настороженно смотрел на него и поначалу не понимал, что же ему нужно. Тогда мальчик подскочил к столу, схватил карандаш, тетрадку и начал что-то писать. Собственно, он больше рисовал, чем писал. Писал он медленно, с трудом выводя неровные буквы, зато рисовал молниеносно. И на бумаге это выглядело так:
«К вам приходил… — мальчик быстро нарисовал мужчину с перевязанным глазом. — Это мой отец…» Затем он запнулся, будто подбирая подходящее слово для характеристики своего отца. И вдруг, осененный удачным сравнением, быстро и четко нарисовал гадюку.
Профессор вздрогнул. Что-то, видимо, очень страшное заставило мальчика сравнить своего отца с гадюкой. Необходимо было узнать все до конца.
Немного успокоившись, Петр Михайлович снял с мальчика мокрую телогрейку, шапку, усадил его возле печки. Спустя некоторое время между ними снова начался необычный разговор — при помощи жестов, мимики, ребусов.
Мальчик был из пригородного села. Звали его Яшей. В Фастове его многие знали — калеки всегда приметны. Профессор вспомнил, что и сам несколько раз встречал Яшу. Даже видел его у себя в приемной — тогда он приводил к врачу больную мать. Вспомнил Петр Михайлович встречу с Яшей и на базаре. Мальчик смотрел на него с какой-то особой приязнью. Но прежние встречи были мимолетными, быстро забылись. Теперь мальчик сам пришел к профессору. Разговаривая с ним непривычными жестами и мимикой, Петр Михайлович пытался понять, что же побудило Яшу обратиться именно к нему и решиться на такой необычный поступок — раскрыть подлые намерения отца?
Глухонемые обладают необыкновенной чуткостью. Пожалуй, никто другой не способен так быстро и четко определить по глазам, по лицу, по поведению, о чем думает человек, что его волнует. У глухонемых очень тонко развито зрительное восприятие. Глаза для них — все: ими они видят, слышат и говорят. Глухонемому достаточно взглянуть на губы разговаривающего, и ему становится понятен не только смысл разговора, но и оттенки каждого слова.
Яша видел, с какой благодарностью относились к этому доктору люди. Он понимал, какую помощь оказал профессор и его матери. А что сделал для людей отец? Его и до войны всегда бранили на собраниях: за бутылку водки он готов был променять все на свете. Над матерью издевается… А когда, пришли немцы, очутился в полицаях. И снова беспробудно пьянствует, житья матери не дает. Вот и недавно так избил ее, что если бы не помог врач, то она вряд ли выжила бы.
Всю последнюю неделю отец почему-то не выходил из дому. Опустился, зарос. Мальчик заметил, что он нарочно не брился. А вчера вечером, когда к ним в хату приходил помощник коменданта полиции, перед Яшей раскрылась страшная истина: его отец шпион! И шпионит он не за кем-нибудь, а именно за этим добрым доктором! Ради этого и бороду отрастил. Не все понял мальчик из того, о чем вчера тайком сговаривались отец и помощник коменданта. Однако и то, что он мельком прочитал по их губам, потрясло его до глубины души. Всю ночь он не спал, всю ночь беззвучно плакал. Ведь отец, каким бы он ни был, остается отцом. К тому же он по-своему любил Яшу, любил, пожалуй, не меньше, чем любила своего несчастного, но ласкового и заботливого сына мать. И потому всю ночь Яша думал: как же ему лучше поступить?
Хотелось остановить отца, но понимал, что его уже не остановишь. И он решил предостеречь доктора от злого замысла отца.
Рассказывая сейчас обо всем этом профессору, он вдруг горько заплакал. Разрыдался так, что долго не мог успокоиться. На красивом детском лице, в ясных и не по-детски серьезных глазах было столько невыразимой муки, что Петр Михайлович, видя его страдания, сам едва сдерживал волнение.
— Ме-ме-ме! — вдруг опять решительно замычал и принялся жестикулировать мальчик. — Пих! Пих! — люто сверкнул он глазами, — дескать, я убью его!
Профессор покачал головой:
— Не надо… Нельзя.
Он даже в мыслях не мог допустить, чтобы ребенок осмелился поднять руку на родного отца.
В эту минуту во дворе промелькнула синяя шинель, и разговор прервался. Буйко настороженно потянулся к окну. Яша понял, что ему пора уходить: его не должны здесь видеть, и он умоляюще поднял глаза на врача, спрашивая разрешения прийти сюда в другой раз.
— Обязательно приходи! Я буду рад, — обнял его Буйко. — А сейчас иди.
Он кивнул жене, чтобы та вывела мальчика через кухню, и снова выглянул в окно. Появление полицая возбудило тревогу. Что ему нужно? Не отец ли Яши направил его сюда? Еще больше забеспокоился Петр Михайлович, когда увидел, что полицай, войдя во двор, заговорил с соседкой — уже давно увядшей рыжей девой, машинисткой из немецкой комендатуры. Он о чем-то таинственно говорил с ней, что-то расспрашивал у нее, то и дело кивая в сторону дома, в котором жил профессор. «Мною интересуется», — подумал Петр Михайлович. Но вот полицай повернулся, Буйко увидел его лицо и чуть не вскрикнул от изумления и радости: «Так ведь это Васько!»
— Саша, — позвал он жену, — ты только взгляни, кто к нам идет. Чубатый… Васько… Помнишь?
Александра Алексеевна тоже приникла к окну. Помнит ли она Васька?! Еще бы, разве можно забыть такое! Два месяца назад она нашла Васька в огороде неподвижного, застывшего, присыпанного снегом. Невысокий и щуплый вообще, тогда Васько после многомесячных скитаний по вражеским тылам так исхудал, что Александра Алексеевна легко, как ребенка, перенесла его в квартиру. Впрочем, он действительно показался ей ребенком: маленький, сухой как щепка, лицо с кулачок. Только давно не стриженный чуб придавал ему вид взрослого. Именно за этот чуб они дали ему прозвище Чубатый. Так и в документах записали, хотя, конечно, у него была другая фамилия. В ту пору
