Буйко сам еще только-только вставал на ноги, и им с большим трудом удалось вернуть этого паренька к жизни.
— А теперь вишь какой «фюрер»!
Профессор обрадовался. И не только потому, что давно не виделся с Чубатым. Им обоим сейчас крайне необходимо было встретиться. Сухонький юноша отличался большой отвагой. Он первый без малейшего колебания сразу же после выздоровления пошел на задание. Не то что Константин Назарович, который боялся даже подумать, чтобы его работа обрела подпольную окраску. Он не такой, как Микола Полтавец, который поначалу тоже уклонялся от подпольной борьбы под предлогом, будто лейтенанту не к лицу партизанить. Васько Чубатый совсем другой. Он даже решился пойти на службу в железнодорожную полицию, чтобы добывать необходимые сведения и помогать партизанам. И Буйко, наблюдая, как Чубатый заигрывает во дворе с машинисткой, специально выставив при этом забинтованный палец, еще, видимо, и советуется с ней, стоит ли идти именно к этому врачу, одобрительно подумал: «Молодчина!»
Вскоре в дверь постучали:
— Можно к вам, господин доктор?
— Заходи, заходи, господин полицай. — Буйко обнял его и прижал к себе. — Садись, дружок. Уже никого нет. Рассказывай…
Он присел рядом и умолк, готовый слушать Чубатого. Но тот неожиданно вскочил с места, зло рванул на себе шинель и, задыхаясь, простонал:
— Не могу…
— Что не можешь? — недоумевающе спросил Буйко.
— Умоляю вас, Петр Михайлович, — лихорадочно заговорил юноша. — Куда хотите посылайте, куда хотите: пойду в лес, на диверсию, в огонь пойду, только освободите меня от этой шинели!
— Не понимаю.
— Говорю же вам, не могу больше. Каждый видит во мне врага. Иногда какая-нибудь тетка так резанет глазищами… Ух! Сквозь землю провалился бы!..
Буйко взялся за голову. Боль от подозрения в измене, пережитая Чубатым, передалась и ему. На какой-то миг он и сам словно бы оказался в одежде полицая, пронизываемый острыми взглядами честных людей. И в этот миг он, казалось, не только сочувствовал Чубатому, но и готов был ругать себя за то, что послал его на службу в немецкую полицию.
Васько стал еще смелее.
— Сил больше нет, Петр Михайлович, — старался он разжалобить профессора. — Освободите меня от этой маски предателя. Я ведь комсомолец!
Но профессор уже овладел собой. Теперь он жалел, что так расчувствовался.
— Потому-то я и дал тебе это задание, что ты комсомолец, — промолвил он в раздумье. И вдруг сразу же деловито, даже немного строго спросил:
— Что на станции?
— Завтра в депо будет авария, — поторопился ответить Васько. Ему даже жутковато стало, что разговор принял такой оборот. И, стараясь уже не сбиться с делового тона, чтобы как-то смягчить свою вину перед Петром Михайловичем за проявленную слабость, четко, по-военному, повторил:
— Точно. Будет авария!
— Какое движение?
— Эшелоны идут через каждый час.
— Груз?
— Главным образом — танки и артиллерия.
— Так, — задумчиво, словно обращаясь к самому себе, произнес профессор, — значит, немцы готовят прорыв на южном направлений…
— Несомненно готовят, — в тон ему подтвердил Чубатый. И сообщил еще одну новость: — Порожняк прибыл. Сорок вагонов. Будут людей отправлять.
— Порожняк, говоришь? Так, Вася. Теперь тебе главное задание: вагоны — в Германию, а люди — в лес. Ясно?
— Ясно.
И этот тон деловитой озабоченности уже не оставлял Васька Чубатого до конца встречи. Лишь после того, как он обо всем доложил, у него снова появилось было желание попросить профессора отпустить его в партизанский отряд. Но Петр Михайлович, посмотрев на часы, сказал:
— Полицай не должен долго засиживаться у частного врача. Ясно?
— Ясно, — козырнул Чубатый и с какой-то непередаваемой досадой направился к выходу.
Но Буйко не удержался. Остановил его и без слов крепко-крепко прижал к себе.
Вечером, когда уже совсем стемнело, в окно трижды постучали. Александра Алексеевна впустила в комнату знакомого пациента. Это был еще нестарый, но с густой бородой человек. Спустя несколько минут снова стук в окно. Вошел другой посетитель, с гипсовой повязкой на руке. Это был тоже знакомый — железнодорожник. Чуть позже пришел молодой рабочий с завода, а вслед за ним — врач из городской больницы, ровесник и приятель профессора. Все они, не задерживаясь в приемной, заходили прямо в кабинет.
Александра Алексеевна закрыла дверь, проверила, плотно ли затемнены окна, и уже по привычке встала у оконного косяка на страже.
В кабинете говорили вполголоса: о чем-то советовались, к чему-то готовились. И если бы кто-нибудь тайком заглянул туда, то увидел бы, что безногий ходит по комнате на обеих ногах, а деревяшка, как ненужная вещь, лежит у дивана. Железнодорожник, сняв гипсовую повязку, обеими руками подымает тяжелый шкаф, прикрывавший дверку в тайник.
Александра Алексеевна не прислушивалась к тому, о чем говорили в кабинете. Все ее внимание-было сосредоточено на улице. Там тяжело и четко, словно заведенные, стучали по мостовой кованые сапоги. А вместе с этим были слышны чьи-то мягкие и неуверенные шаги: опять кого-то вели в комендатуру или жандармерию.
Поздно ночью, когда все разошлись, Петр Михайлович, до изнеможения уставший, присел рядом с женой:
— Как себя чувствуешь, Шура? — И, посмотрев на нее, тепло добавил: — Эге, милая, да у тебя голова тоже снежком присыпается…
Еще бы не поседеть! За шесть месяцев с момента прихода немцев она видела столько ужасов, что порой сама удивлялась, как еще ноги ее носят. Она видела кровавый кошмар в Киеве, видела Бабий Яр, куда несколько дней подряд с утра до ночи огромными толпами сгоняли на расстрел старых и малых. Десятки тысяч ни в чем не повинных людей полегли в том яру, и она сама совершенно случайно избежала этой кровавой участи. Но надолго ли?
Однако сейчас она не хотела думать: «Надолго ли?» Она рада, что муж жив, что Наконец она нашла его и находится рядом с ним. Теперь не отойдет от него ни на шаг: уж если умирать, то вместе.
— А ты молодец, Шурочка, — тепло, как когда-то в молодости, обнял ее Буйко. — Я и не подозревал, что ты такая мужественная. Вот если бы сыновья наши видели, какая ты героиня!
Дрогнуло сердце матери, затуманилась синева ее глаз.
— Не плачь, Шура, — печально вздохнул профессор. — Не нужно… Да и нельзя нам… — И горько улыбнулся: — Подпольщик не имеет права на волнение. Даже из-за сыновей…
— Ложись отдохни, — забеспокоилась Александра Алексеевна. — А то ты совсем уже с ног валишься.
— И тебе пора, — согласился Буйко.
Но прежде чем лечь в постель, он достал из шкафа добытые сегодня два порошка. Немного постоял с ними, словно колеблясь, затем нежно взял жену за руку и трогательно, мягко произнес:
— На, Шура. Сама понимаешь… Держи всегда при себе. На крайний случай…
Александра
